Читать интересную книгу Том 8. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

— Что вы можете показать по делу обвиняемого в покушении на убийство вас… пхе… коногона Ивана Божка? — Матийцев не сразу начал свой ответ.

Он много думал над тем, что ему можно бы было сказать на суде в объяснение поступка Божка, но все толпилось в его голове совершенно бессвязно, не сложилось в готовую речь, хотя временами ему этого хотелось. Он только знал, о чем ему надо было говорить, как каменщик знает, из какого материала он возведет стены дома, не представляя в то же время ни плана этого дома, ни фасада его. Он не мог даже сразу, как требовалось всею обстановкой суда, отвлечься от этого бесстрастного, очень оплывшего, очень красного, апоплексического лица председателя суда и, начиная уже шевелить губами для ответа, все-таки продолжал еще его разглядывать, как какой-то посторонний предмет.

— В тот день, — начал он с большим усилием, — я уволил коногона Божка с работы… уволил за жестокое обращение с недавно купленной молодою лошадью… Она еще не втянулась в работу, но… должна была работать, как и всякая другая, — ведь не могло же остановиться дело добычи угля из-за того, что лошадь неопытна в нашем деле, молода, что ее, наконец, пугает даже вся обстановка шахты: темнота, грохот сзади ее вагонетки по рельсам… А какого-нибудь особого заведения для лошадей, где бы их обучали, как им надо работать в шахтах, пока не существует… Коногон Божок, — обвиняемый, — поправился Матийцев, стараясь попасть в тон судейских речей, — работал вместе с нею и выбился из сил, так как она, лошадь эта, не столько помогала ему, сколько, можно сказать, мешала, сбрасывала вагонетку с углем, а в вагонетке, полно нагруженной, считается шестьдесят пудов, — значит надо было все время ставить ее опять на рельсы и опять погонять лошадь… Я прошу вас, господа судьи, представить, как может подействовать на рабочего-коногона такая возня, превышающая средние человеческие силы!.. Я подошел к… обвиняемому, когда он, человек очень большой силы, был уже обессилен… Этим, конечно, объясняется, что он мне сгрубил на мое замечание. Моя вина, что я вспылил тогда и его уволил… А на другой день, вечером, когда я сидел за столом и писал письмо своей матери в Петербург, он…обвиняемый, залез ко мне с надворья через полуотворенное окно… залез потому, что был очень в то время пьян… а пьяному, как говорится, и море по колено: пьяный своими действиями управлять не может.

— Пхе… господин потерпевший, мы бы попросили вас не отклоняться в область отвлеченных рассуждений, а… пхе… быть поближе к фактической стороне дела, — нажимая на слова «фактической стороне», заметил председатель суда.

— Фактической? — повторил Матийцев недоуменно и продолжал, глядя только на председателя: — Фактом было и остается появление пьяного шахтера-коногона в квартире горного инженера, его начальника, появление через окно, а не через двери, но в руках у него не было никакого орудия или оружия. Фактом было и то, что он был пьян, — и это с моей стороны не «отклонение» в сторону, а обрисовка положения дела, совершенно необходимая деталь. Трезвый он… обвиняемый, не залез бы в окно, а пьяный предпочел окно двери, только и всего…

— И?.. Что вы, собственно, хотите сказать, господин потерпевший? — нетерпеливым тоном перебил Матийцева член суда, сидевший по правую руку председателя, тот, у которого светилась большая глянцевитая лысина.

Матийцев заметил, что он при этом вопросительно взглянул на председателя, и тот разрешающе качнул головой.

— Я хочу сказать, — подстегнуто ответил «потерпевший», — что коногон Божок остался и в этом верен себе. Если он хотел объясниться со мною, проситься вновь на работу, то мог бы, на наш взгляд, поискать двери, но кто же учил его приличиям? Его учили жить по той же системе, по которой он учил молодую лошадь Зорьку, то есть при помощи истязаний… Он явился пьяным, а кто его учил трезвости? Кто хоть пальцем о палец ударил, чтобы доставить ему, безграмотному шахтеру, хотя бы какие-нибудь разумные развлечения в часы его отдыха от каторжной, — воистину каторжной, — работы? Какие-то анонимные бельгийцы, наживающие сто на сто и даже триста на сто, да, триста на сто на каторжной работе безграмотных русских коногонов божков?

После этих слов Матийцеву кинулось в глаза, как переглянулись над столом, накрытым зеленым сукном, оба члена суда и взглянули на председателя, а тот посмотрел на прокурора, и, опасаясь, что его снова перебьют, продолжал, намеренно учащая речь:

— От нас, инженеров, шахтоуправление требует, чтобы мы снизили себестоимость пуда угля в добыче с пяти с половиной копеек до пяти, а за чей же счет мы можем произвести такую операцию? Опять все за счет тех же шахтеров: недоплатить им и тем увеличить прибыль бельгийской компании… А как живут шахтеры? «Не входи к нам, барин, блохи осыпят!» — вот что я от них слышал, когда захотел посмотреть, как они живут… А два года назад, когда я был студентом на практике, в той же шахте, в которой сейчас инженером, там началась летом холерная эпидемия… От нее бежали шахтеры и занесли ее в Рязанскую, Калужскую, Орловскую губернии, откуда явились на заработки к нам, в Донецкий бассейн. Явились заработать малую толику денег, а заработали смерть от холеры. Здесь она вспыхнула тогда, — здесь был ее главный очаг, а почему? Потому что нигде в России, — во всей России! — не было более антисанитарных условий жизни, чем здесь, у наших шахтеров!

— Вы опять отвлекаетесь! — поморщившись, прервал его председатель, но он уже не почувствовал теперь себя оскорбленным этим.

— Нет, я говорю по сути дела, я объясняю вам, господа судьи, а также присяжным заседателям (тут Матийцев повернулся всем телом в сторону присяжных) обстановку преступления коногона Божка… Тогда, по требованию санитарного надзора, работы в шахтах были совершенно прекращены; они возобновились только по прекращении эпидемии. Тогда же обращено было внимание и на то, что у нас не везде достает даже воды для того, чтобы семьи шахтеров могли приготовить горячую пищу для своих кормильцев, когда они возвращаются с работы, а чем же шахтеру смыть с себя угольную пыль, которая набивается ему и в волосы и во все поры тела? Нечем!.. Представьте себе такое положение вещей: нечем умыться после работы, так как нет для этого даже и стакана воды!.. Зимою женщины топят снег, — хотя он тоже грязный, но все-таки получается из него кое-какая вода, а летом? Как быть летом? Водовозы возят в бочках, а женщины с ведрами выстраиваются в длинные очереди и готовы вцепиться в волосы тем, кто стоит впереди, так как всем воды у водовозов никогда не хватает!.. Я назвал труд шахтеров каторжным, — беру это мягкое слово назад, — он гораздо тяжелее и хуже труда каторжников, так как на каторге есть начальство, которое все-таки заботится хотя бы о том, чтобы они не нуждались в воде, а почему об этом не желают позаботиться владельцы наших шахт? Почему шахтеры должны спать по десять человек на полу хибарки вповалку и занимать собою весь пол так, что даже и кошке окотиться негде?

Показалась ли последняя фраза несколько неожиданной для одного из членов суда, черноволосого, сидевшего по левую сторону от председателя, но он улыбнулся, одними только глазами, правда, однако Матийцев это заметил и продолжал с большим подъемом:

— Без угля не может быть тяжелой промышленности в стране и не может развиваться железнодорожное дело, что для нас, для России, необходимо в первую голову, так как страна наша велика и обильна, — в высшей степени велика и чрезвычайно обильна, — а железных дорог не имеет! Разве такая тяжелая промышленность должна быть в громаднейшей стране, в которой считается населения сто восемьдесят миллионов? Но она не развивается, — для этого не хватает угля, основного нерва промышленности. И в газетах пишут об угольном кризисе, и на съездах горнопромышленников толкуют об этом, а почему же не позаботятся о том, чтобы кризис этот изжить, чтобы угля было вдоволь? А для этого нужно только одно: обеспечить человеческие условия жизни шахтерам, не смотреть на шахтеров, как на каторжников или готовых кандидатов в каторжники: дескать, если и не совершили еще уголовных преступлений, то неизбежно должны совершить! Мы, дескать, их доведем до уголовщины, погодите, — она для них неизбежна, так как мы не только мучаем их непосильным трудом, но еще и спаиваем их как презренных рабов-илотов!.. Мы получаем из-за границы займы на подъем промышленности, но расхищаем их, а наши недра отдаем в аренду бельгийцам, французам, англичанам, немцам, кому угодно, а эти арендаторы смотрят на русских рабочих даже не как в Америке на негров, а гораздо хуже и подлее.

— Господин потерпевший! — резко выкрикнул председатель, постучав при этом карандашом по столу. — Вас в голову ударил обвиняемый… пхе… коногон Иван Божок?

— Да, в голову, — ответил Матийцев.

— Это… это мы видим, пхе… Вот этим стулом? — Председатель кивнул на стул о трех ножках, лежащий на особом столе.