— Ну, уж если совсем нет таланта, — с сомнением оказала Надя.
— Талант — понятие растяжимое! — и уже протянул к ней пухлые короткие ручки. — Идемте танцевать!
— Талант, Гришефишенька, это как деньги, — вмешалась бойкая, очень модная девушка Маша, которую Надя окрестила «крысюгой», за острый нос и чрезмерно смелое платье, а больше за то, что Маша все время висла на шее у Володи, пока тот не ушел курить на лестничную площадку.
— Если есть, то есть, а нет, так нет, и взаймы никто не даст! — довольная своей шуткой, улыбнулась Маша и потащила упирающегося Гришу танцевать в другую комнату. Там уже погасили свет, зажгли свечи и музыка была приглушенной и томной.
«Какие они все бойкие, говорливые, так и сыплют остротами, цитатами, анекдотами друг перед другом. Не скупятся на неприличные слова, совсем как наши малярки, «хабалки», — оказала бы про них Аня».
— Вам скучно?! — услышала около себя Надя. Сзади, заглядывая ей через плечо, улыбаясь, стоял Володя.
— Нет, нисколько! Почему же?
— Мне так показалось.
— Я впервые вижу всех… В незнакомой компании…
— Ну, Вадима-то вы знаете…
— Постольку поскольку, второй раз вижу.
— Будто? Хотите вина?
— Нет, спасибо!
— Тогда я вам принесу апельсин!
— Пожалуйста, не надо! — взмолилась Надя. Ей не хотелось, чтоб он уходил. Пусть бы еще постоял около нее, чтоб можно было отыскать в его лице любимые черты, сравнить с «тем».
У него была не совсем обычная манера спрашивать — чуть наклонив голову к плечу и заглядывая прямо в глаза, как бы стараясь поймать взгляд собеседника. Будто хотел спросить: «Правду говоришь?»
— Ничего вы не хотите! Такого быть не может! Все же какое-нибудь желание у вас есть?
Он оказался совсем рядом, и Надя увидела вблизи его глаза. «Голубые? Да! В мохнатых ресницах? Да! Красивые? Да! Лукавые, насмешливые? Да! Но ничего нет похожего на прекрасные глаза Клондайка. Требовательный вопрос избалованного вниманием кумира». Как любила Надя «щелкать по носу» таких самоуверенных хлыщей! «Пижонишка!»
— Есть у меня желание, — сказала, понизив голос, она и одарила его самой лучезарной своей улыбкой. Уж постаралась!
— Поделитесь секретом, не томите душу! — с легкой иронией попросил он.
— По секрету скажу, — шепнула ему на ухо Надя. — Хочу домой!
Володя был явно озадачен, такого он никак не ожидал и даже слегка обиделся:
— Так в чем же дело? Скажу Вадиму, он проводит вас.
Надя едва успела поймать его за рукав:
— Нет, нет! Прошу вас, пожалуйста, не делайте этого! Ему весело, зачем портить человеку вечер?
Володя осторожно снял ее руку со своего рукава и задержал в своей. Заметив на ее пальце кольцо, он уже без улыбки, вкрадчиво, спросил:
— Окольцованная?
— Обрученная! — таинственно прошептала Надя.
— Пойдемте танцевать! — внезапно повеселев, сказал он, все еще не выпуская ее руки из своей.
— Я не умею!
— Не верю! Это отговорка!
— Правда! — чистосердечно призналась Надя.
— Быть этого не может! Вы же с цыганской кровью, а все цыганки прирожденные танцовщицы.
— Я давно покинула свой табор! — рассмеялась Надя.
— Идемте, я научу вас, это очень легко!
— Мне трудно даются ритуальные пляски дикарей! Володя понимающе засмеялся и отпустил наконец ее руку.
— Вы хотите уйти! — вздохнул он с притворным огорчением. — Хорошо же! Чего хочет женщина, того хочет сам Бог. Едемте я отвезу вас!
— Неудобно, наверное? — стараясь скрыть радость, неуверенно возразила Надя.
— Пустяки! Уйдем по-английски, не прощаясь. Ну как?
Надя заколебалась.
— Ведь вы сюда больше никогда не придете! Правильно я угадал?
— Как знать! А вдруг?
— Держу пари, никогда!
— Почему вы так уверены?
— Биологическая несовместимость, видовая нескрещиваемость!
Надя понятия не имела, что это такое. «Надо будет спросить у библиотекаря».
Подавая ей пальто, он слегка дольше, чем того требовалось, задержал свои руки на ее плечах. Надо было чуть шагнуть вперед — и руки его сами упали бы с ее плеч, но она этого не сделала. Почему? Она и сама не знала. Туфли на ней новые, поэтому, нисколько не стесняясь, она прошла по лестнице вперед, предоставляя своему спутнику полюбоваться своими стройными ногами. У подъезда она остановилась, и застегнув пальто на пуговицы, подняла воротник.
— Сюда! — сказал Володя, указывая на машину у подъезда.
Надя приуныла. «Да! Этот мальчик не для нашей девочки! Ему не больше двадцати шести-семи лет, а уже машина… а может, он шофером на казенной, как Валек? Вроде не похож!»
— Вы и машины не любите? — спросил Володя, усаживаясь с ней рядом.
«Мог спросить чего-нибудь поумнее…» — разочарованно подумала Надя, но, не желая обидеть его, так любезно согласившегося отвезти ее домой, сказала:
— Я мало ездила, еще и полюбить не успела.
— Хотите прокатиться? — Куда?
— Куда хотите!
— Если только ненадолго, — неуверенно сказала Надя.
— Вы не возражаете, если я включу радио и закурю? Как прикажете!
— А вы всегда такой почтительно-смиренный?
— Как? Как вы сказали, почтительно-смиренный? Какая прелесть! Это я-то! — он нашел Надины слова забавными, от души засмеялся и включил радио.
… «Слова Исаковского, исполняет Виктория Иванова», — услышала Надя голос диктора, и дальше такая до боли в сердце знакомая мелодия растеклась по машине.
«Лучше нету того цвета,
Когда яблоня цветет…» — запела невидимая Виктория Иванова молодым и свежим голосом. Совсем так же, как пела когда-то Надя, вглядываясь в темноту зала, а в дверях она видела высокую стройную фигуру. «Как вы пели!» — восхищенно сказал он, называя ее уважительно на «вы».
И вот уже перед ней замелькали отрывки воспоминаний. Так же она ехала в старом грузовичке в тот последний роковой день, а липучие, крупные снежинки кидались навстречу ей и липли на стекле. И она не разглядела, кто лежал на снегу, а сердце ничего не подсказало ей. Поглощенная своими воспоминаниями, она не чувствовала, как слезы градинами катились по ее щекам. Она не вытирала их. Мысли ее были за Полярным кругом, где сейчас уже вовсю бесновалась пурга над зоной кирпичного завода. Они еще оставались там, ее знакомые зечки, и утром, когда москвичи слышали бой кремлевских курантов и гимн во славу партии, они уже стояли на разводе у вахты. И все оставалось такое же, как тогда, но не было ее и старшего лейтенанта Тарасова, которому надели на новый китель погоны капитана уже в гробу. Оказалось, все еще так живо, болезненно, прямо по живому резало.