Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

И вот, свободно и по собственной воле взвалив себе на плечи крест, русский народ с тех пор ничего, кроме страданий, так и не знает. Более того — пресекает всякую попытку избавить его от этой ноши…

Не успела Русь креститься и объединиться, как почти на двести лет погрузилась в кровавую кашу междоусобицы, когда сосед терзал соседа, брат убивал брата — за пустяк, за ничто. В разгар этого самоистребления налетели татары — и измученная Русь останавливает их, не дает им пройти дальше, на Запад, защищает зреющую европейскую цивилизацию. Татарское иго кошмой накрывает Русь — и там, под кошмой ига, страна чувствовала себя лучше, созревает для государственного единства (и для этого приходилось созревать — при единстве веры, земли и языка!) — и опять оказывается перед выбором: Новгород или Москва? И избирает не «демократический», цивилизованный, грамотный Новгород, а необузданную монархию Москвы, дикую ее государственность. Московская рать побивает новгородское войско, и Новгород включается в состав Московского государства в 1478 году. Проходит 127 лет — и на московский престол садится Лжедмитрий. У него, кажется, за польской кольчугой прогрессивнейшие реформы, лучшие намерения насчет того, как окультурить московитян, ввести образование и направиться по пути прогресса. Не тут-то было — снова избрали крестный путь, прахом Лжедмитрия выстрелили из пушки и двинулись дальше…

Еще через сто лет Петр попытался сделать Россию цивилизованной — рубил головы, прорубал окно в Европу, строил флот, внедрял образование. Нет, не получилась цивилизация — получилась полная разруха жизни и укрепление государственной власти, тайной полиции, цензуры… Получился петербургский островок в русском крестотерпеливом море. Рубкой голов цивилизация не внедрилась. Флот от разрухи куда-то делся, пришлось строить новый. Казнокрадство погубило все благие намерения. Разумная Европа никак не получалась — Петергоф, Царское Село, Павловск и Ораниенбаум торчали среди окрестной нищеты. Парк Шуваловых упирался в Чухонское озеро, за которым тянулась клюква — без перерыва до Лапландии. Россия снова избрала крест.

И в 1825 году дворцовый переворот, похожий на полуреволюцию, отвергли — вместе с освобождением крестьян. Крестьян потом все-таки освободили, но крестной ноши не сбросили.

Еще без малого через сто лет снова отказались от «человеческой» (сиречь европейской) судьбы, от прав личности и демократии и такое учинили над собой, что никак от крови не отрезвеем…

Какой же крест изберем в начале XXI века? Четыре последних столетия мы начинали смутами и переворотами, попытками от креста избавиться. Как-то пятое начнется?

Наша вина

Хочу еще раз подчеркнуть: двадцать пять лет наша страна не знает массового террора. Страна осталась — о, чудо! — жива. И мерещится, что еще двадцать-тридцать таких же мирных лет, еще на двадцать-тридцать лет оставить тяжко больную Россию в покое, не терзать ее догоняниями и перегоняниями, битвой на заводах и полях за производство, гонкой вооружений, не тратить впустую время — миллионы человекочасов! — на «изучение» документов вроде цитированной выше программы, дать товары взамен водки — и все наладится у нас, поправится страна. К тому же умрут и уйдут на вечный покой те, кто прямо или косвенно вершил в стране палачество, а сейчас лишен возможности без стыда оглянуться на прожитую жизнь, лишен на старости лет права рассказать внукам правду о своем прошлом, не имеет, чем гордиться, вынужден прятаться от света, от гласности, прятаться в темноту, в неведение, в невежество. А что будет с их душами — то не нашего ума и суда дело, к тому же палачи эти и их помощники полагают себя атеистами.

Да, двадцать-тридцать таких же лет — и выздоровела бы страна. Потихоньку, полегоньку — оклемалась бы.

Но не будет — таких же.

Лежит на нашем народе грех, совершил он преступление по отношению к другому народу.

Да, напрасно мы утешаем себя иногда, что, дескать, сами себя мы в основном тиранили, другие народы не трогали. Были, конечно, и тут у нас грехи — прибалтийские страны, народы Кавказа, Средней Азии, народности, включенные в массив русской территории. Но удар страшный упал на них во вторую, а то и в третью очередь, да и судьбы этих народов были тесно связаны историей с судьбами России еще до революции — после нее не только никаких новых народов империя не присоединила к себе, но из состава утратила поляков и финнов. Дом наш горел — и получили ожоги все, кто в нем обитал, и даже те, кто жил в его пристройках, во флигелях, а порой и по соседству. Но больше всех пострадали хозяева дома, и это не то что бы вину в нас совсем снимало, но несколько ее смягчает — все-таки страшные ожоги первыми получили, тяжелее других до сих пор болеем. И морально нам тяжелее — как несущим главную ответственность за случившееся, и материально — хуже всех живет Россия, беднее всех — русские.

Но один большой грех на нас лежит. Этот грех — Китай.

И платить за него придется.

Выше я уже писал, что Амальрик предсказывает нам гибель в результате войны с Китаем. Вторит ему и Шафаревич в статье «Есть ли у России будущее?». Если, говорит Шафаревич, «смотреть на историю с точки зрения взаимодействия интересов различных социальных групп и личностей, их прав, гарантирующих эти интересы, или как на результат воздействия экономических факторов», то тут у России будущего нет. Правда, Шафаревич указывает и выход, спасение чисто религиозное:

«…если ни класс, ни партия, ни удачное сочетание сил в мировой политике не способны остановить ту тень смерти, которая начинает уже опускаться на Россию, то значит это может быть сделано только через человека, усилиями отдельных человеческих индивидуальностей».

В необыкновенно интересной статье того же автора «Социализм» нарисована картина того, к чему приводит осуществление социалистических идеалов и целей, как они сформулированы теорией и практикой социализма: уничтожение иерархии, равенство, ликвидация частной собственности, упразднение религии, церкви, брака и семьи. Картина знакома по романам Замятина, Оруэлла, по описании «культурной революции» в Китае. Вот эта картина Шафаревича:

«Мы должны представить себе мир, в котором все люди — и мужчины, и женщины — „милитаризованы“, превращены в солдат. Они живут в общих бараках или общежитиях, трудятся под руководством командиров, питаются в общих столовых, досуг проводят только вместе со своим отрядом. Выход ночью на улицу, прогулки за город, переезд в другой город разрешены лишь при наличии пропуска. Одеты все одинаково, одежда мужчин и женщин отличается мало, выделяется лишь форма командиров. Деторождение и отношения полов находятся под абсолютным контролем властей. Отсутствует индивидуальная семья, брак, семейное воспитание детей. Дети не знают своих родителей и воспитываются государством. В искусстве допущено лишь то, что способствует воспитанию граждан в нужном для государства духе, все остальное в старом искусстве уничтожается. Запрещены все размышления в области философии, морали и особенно — религии, из которой оставлена лишь обязательная исповедь своим начальникам и поклонении обоготворяемому главе государства. Непослушание карается обращением в рабство, которое играет большую роль и в экономике. Существует много других наказаний, причем наказываемый должен раскаиваться и благодарить палачей. Народ принимает участие в казнях. В устранении нежелательных участвует и медицина».

Увы, разве эта картина не описывает одну из сторон жизнедеятельности рода человеческого — социальную сторону? Разве это не похоже на описание монастырской, например, общины — вот только там деторождения и вовсе нет. Или крестьянской общины — там сохранялась семья (отсутствующая в монастыре), но мир в значительной степени ее контролировал, следил за сохранением в ней определенных взаимоотношений и карал за отступление от них. Сходство даже в трогательном единстве палачей и жертв — после наказания «наказываемый должен раскаиваться и благодарить палачей» — знаменитое наше отечественное «Спасибо за науку». И если присмотреться строго — разве не относится картина, нарисованная Шафаревичем, едва ли не к любому человеческому сообществу? И разве ежедневно и ежечасно мы не сталкиваемся в повседневной жизни с деталями этой картины? Разве люди не «трудятся под руководством командиров» (кроме ничтожнейшего меньшинства — людей свободных профессий)? Разве миллионы не питаются в общих столовых? Разве главам государства и церкви не поклоняются в той или иной степени во всех странах мира опять-таки миллионы — и порой совершенно добровольно?

Скажут, дело тут в степени. Это бесспорно, всегда меры и степень важны, но у нас речь-то идет об идеалах. И потому не нужно разрешать себе, чтобы описание одной стороны дела, предвзятость, справедливое неприятие социализма за его теорию и практику заслоняли от нас тот очевидный факт, что в человеке действуют оба начала — неповторимо-индивидуальное и общественное, что второе постоянно ограничивает, ущемляет первое, но является необходимым условием человеческого существования.