Читать интересную книгу Творения - Максим Исповедник

Оставим пока ответ С. С. Аверинцева и отметим, что прп. Максим, хотя и жил в VII в., то есть задолго до появления гуманизма в каком бы то ни было виде, тоже, судя по всему, сталкиваясь в Ветхом Завете с местами, буквальное понимание которых подразумевало бы представление о Боге и Его святых как о неоправданно жестоких, старался избежать такого понимания. И вот тут интересно сравнить стратегию интерпретации Библии, которую применял прп. Максим, со стратегией, которую применил С. С. Аверинцев. Отвечая на вопрос об Елисее и детях, растерзанных медведицами, прп. Максим для начала старается смягчить всю ситуацию, если трактовать слова Библии буквально: «Некоторые говорят, что дети были не израильтяне, а иноплеменники, и что они не возрастом были дети, а разумом. Они слышали, что пророк творит множество знамений, но не верили и насмехались над ним; но были же некоторые и не согласные с их безумным мнением, и поэтому, дабы они не потерпели вреда и хула не вознеслась к Богу, Бог покарал насмешников» (qu. dub. 165). Понятно, что издевательство толпы уже взрослых иноплеменников — язычников, высмеивающих пожилого пророка Божия Елисея, как и кара Божия за хулу на чудеса (то есть на Святого Духа), чтобы не распространилась эта хула и не губила души, выглядит уже не такой страшной жестокостью как умерщвление малых детей с помощью медведиц.

Для сравнения, скажем, Златоуст, считает, что растерзанные медведицами были дети, хотя и не совсем маленькие, старше ю лет, и приводит этот случай в пример того, что человек уже с этого возраста дает отчет за свои грехи[376]. В другом же месте Златоуст пишет о каре Божией, постигшей детей, как о вполне справедливой[377].

В любом случае, прп. Максим не останавливается на даже «смягчающем» образ сурового Бога и Елисея толковании и переходит к толкованию, «согласно созерцанию» (κατά την θεωρίαν). В чем состоит этот подход, мы рассмотрим ниже, пока же отметим, что переход на иной уровень толкования связан у прп. Максима не с мотивами, так сказать, «скриптуродицеи»[378], то есть оправдания Священного Писания, того образа Бога, который складывается при его буквальном чтении. Нечто вроде «скриптуродицеи» представляет собой ответ С. С. Аверинцева, который, как мы видим, существенно расходится с ответом, например, Златоуста, вовсе не считавшего, что Елисей в своей праведности был ниже христианского уровня, и не объяснявшего умерщвление детей неполнотой Божия откровения во времена Елисея. Прп. Максим тоже не прибегает к таким объяснениям, как С. С. Аверинцев. Для него, как и для многих святых отцов, было совершенно невозможно утверждать, что жизнь почитаемых во святых Ветхозаветных пророков была ниже, чем у христиан. Ровно напротив, св. Григорий Богослов, например, сравнивал добродетель св. Афанасия Великого именно с добродетелью ветхозаветных святых, той, благодаря которой они расторгли завесу материи и плоти и взошли к Богу. Именно о ней он писал: «Такое любомудрие из новых и древних достигнуто не многими…. Кого же разумею под достигшими? Эноха, Ноя, Авраама, Исаака, Иакова, двенадцать патриархов, Моисея, Аарона, Иисуса, Судей, Самуила, Давида, Соломона до известного времени, Илию, Елисея, пророков… Иоанна [Крестителя]»[379]. Прп. Максим (правда, не в Qu. dub.[380], а в Трудностях к Иоанну[381])у пойдет так далеко, что одного из ветхозаветных святых — Мелхиседека — выберет в качестве образца совершенно обоженного человека[382]. Как познавшего Бога святого прп. Максим описывает в Трудностях к Иоанну и пророка Елисея[383].

Так что списать наказание 42 детей медведицами на незнание Елисеем заповедей любви (то есть Нагорной проповеди), как это делает С. С. Аверинцев, для прп. Максима было невозможно. Тем не менее, не пошел он и по пути Златоуста, который, приняв, что осмеявшие пророка были дети, принял и их страшную смерть как справедливую Божию кару. Видно, что в первом толковании, где прп. Максим ссылается на мнение, что это были не дети, а взрослые, он старается смягчить версию, которой придерживался, скажем, Златоуст и которая, вероятно, была наиболее распространенной в его время. Но очевидно и то, что на таком, «смягченном», толковании он не останавливается, не отождествляясь до конца с его авторством, хотя и допускает такое понимание (это видно по словам и интонации: «Некоторые говорят, что дети были не израильтяне, а иноплеменники…»). Собственное толкование прп. Максима (в котором он уже не ссылается на «некоторых») начинается тогда, когда он толкует смысл Писания «согласно созерцанию», уходя от понимания истории с Елисеем как некоего события, имевшего место со святым пророком в какой‑то момент истории. Эпизод Священной истории, как мы увидим, является для прп. Максима образом духовного события, которое может произойти с каждым человеком, и в этом качестве эта история намного интересней и, главное — актуальней для нас. В такой перспективе не библейский рассказ о некогда жившем пророке, не представление о Боге (более или менее суровом), возникающее при этом рассказе, являются предметом описания и «оправдания» (как это делает С. С. Аверинцев), но в центр становимся мы сами, искания нашей душою истины и те опасности, которые нас подстерегают на этом пути.

Это совершенно иная перспектива, увидеть которую можно только вникнув в само толкование прп. Максима «согласно созерцанию»: «когда всякий ум, подобно Елисею, плешивый[384]у то есть чистый от мыслей о материальном, восходит к знанию, то над ним весьма [злобно] насмехаются помыслы о чувственном, о материи и о форме — ведь число сорок означает чувственное[385], а материя и форма, прибавляясь к нему, составляют [с ним] число сорок два[386]. Так вот, такие помыслы высмеивают ум, дабы внушить ему нерешительность [в отношении] добродетелей, [и тогда] он [творит] молитву и убивает их с помощью двух медведиц, то есть наслаждения и вожделения — ведь эти страсти, если обратить их вспять и применить для благой цели, умертвят насмехавшиеся помыслы» (qu. dub. 165).

В этом толковании вообще уже нет ни реальных «детей», ни «медведиц», ни справедливого или несправедливого наказания «детей», ни даже самого пророка Елисея, есть только мы — каждый из нас — и некая ситуация, которая может возникнуть с тем, кто вступил на путь познания (гнозиса), и пытается ради этого познания очистить свой ум от страстных помышлений о материи и плоти. Именно наша душа и ее путь к познанию истины, очевидно, для нас важнее всего, даже вопроса о том, справедливо или нет покарал Бог из‑за Елисея детей, да и были ли, собственно, это дети, или же уже взрослые, важнее и так называемого вопроса о теодицее (то есть «оправдания» библейского Бога). В самом деле, зачем нам «оправдывать» Бога и Св. Писание, если нас самих это не приближает к знанию (гнозису), если это ничего не дает нашей собственной душе, не приближает ее не к внешне — интеллектуальному, а опытному знанию истины. Исходя именно из этой шкалы ценностей, где во главу угла поставлено состояние нашей собственной души, ее движение к Богу и грозящие ей на этом пути опасности, прп. Максим и читает Св. Писание, в том числе и рассматриваемую в qu. dub. 165 историю о Елисее, детях и медведицах.

В толковании прп. Максима речь идет о том состоянии, когда помыслы о чувственном издеваются над устремившим свой ум к гнозису, смеясь над тем, что он отказался от удовольствий и желаний, и таким образом жизнь его стала унылой жизнью «плешивого старика», не знающего ни сильных желаний, ни их удовлетворения. Гностик (образом которого и выступает Елисей), как пишет прп. Максим, уничтожает эти помыслы; с помощью молитвы он не дает этим насмешкам возыметь то действие, чтобы он снова стал искать наслаждение в чувственном и отказался от стяжания добродетелей, но, мало этого, наслаждение и вожделение, направленные к благой цели, то есть к истинному Благу, совершенно уничтожат, согласно прп. Максиму, нападение помыслов о якобы жалкой и безрадостной жизни, которую он ведет.

Этого примера достаточно, чтобы убедиться, насколько подход прп. Максима к Священному Писанию (да и писаниям святых отцов, о чем мы еще скажем ниже) отличается от наиболее привычного и распространенного как в его, так и в наше время. Это не значит, разумеется, что все остальные толкования Св. Писания — «неверны» (хотя, конечно, есть и такие), что толкование истории с Елисеем, скажем Златоуста, нужно отбросить (для определенных, в первую очередь пастырских и педагогических целей в определенных обстоятельствах оно, очевидно, полезно), но именно подход к Священному Писанию прп. Максима выстраивает ту духовную перспективу, которая при всех переменах культур, цивилизаций, религиозных течений остается «единой на потребу», перспективу, где нет ничего важнее, чем «приближение по знанию единого к Единому»[387], как сам прп. Максим, вероятно обыгрывая знаменитую фразу из Эннеад Плотина[388], сказал о совершенном патриархом Авраамом, преодолевшим дихотомию материи и формы, поднявшимся над миром явлений и познавшим тайну Богоединства.