Читать интересную книгу Творения - Максим Исповедник

И еще, если чудеса суть действие Божие, а по чудесам мы узнали, что Он одной сущности с Отцом, то, значит, Он был явлен как одной и той же сущности с Отцом из одного и того же с Ним действия — и Он рассматривается в богословии вместе с Ним и после воплощения.

И еще, если созидательное действие сущностно присуще Богу, а сущностно присущее — неотъемлемо, то придется им или, говоря, что у Него после воплощения не одно и то же с Отцом действие, признать, что Он и не одной и той же с Ним сущности (ведь где нет природного действия, не будет и природы), или, говоря, что Он одной и той же с Ним сущности, придти к тому, что у Него и то же самое действие, рассматривая Его в богословии вместе с Отцом и после воплощения, ибо где природа, там непременно будет и общее согласное с ней действие.

П. Мы говорим об одном действии не для того, чтобы отрицать человеческое действие, но потому что в противопоставлении Божественному действию оно в этом смысле именуется претерпеванием.

М. Согласно этому рассуждению и те, кто говорит об одной природе, говорят это не для отрицания человеческой, но потому что эта природа в противопоставлении Божественной в этом смысле именуется страдательной.

П. Так что же? Разве отцы не назвали человеческое движение претерпеванием согласно отличию от Божественного действия?

М. Ни в коем случае. Ведь, вообще говоря, ничье существование не познается и не определяется из сопоставления и сравнения (или же тогда вещи окажутся причиной [возникновения] друг друга). Ведь если из-за того, что Божественное движение есть действие, а человеческое — претерпевание, то, разумеется, если Божественная природа благая, то человеческая — злая. Подобным же образом и согласно обратному утверждению с противопоставлением, Божественное движение именуется действием, поскольку человеческое движение называется претерпеванием, и Божественная природа будет благой, потому что человеческая — злая. Но довольно. Ибо поистине все это — от великой глупости.

П. Так что же? Разве отцы не назвали человеческое движение претерпеванием (страстью)?

М. Они именовали его многообразно, то есть в зависимости от подразумеваемых значений.

П. Это как?

М. Они называли его и силой, и действием, и различием, и движением, и особенностью, и качеством, и претерпеванием, но не противопоставляя Божественному, а, в качестве сохраняющего и неизменного — силой; в качестве отличительного и выявляющего единообразие во всех [ипостасях] одного вида — действием; как отделяющее — различием; как указательное — движением; как составляющее, присущее только ему, а не другому, — особенностью; как видообразующее — качеством; как движущееся — претерпеванием. Ведь все, что от Бога и после Бога, претерпевает через то, что движется, поскольку это не самодвижение или самосила. Итак, не по противопоставлению, как сказано, но из-за созидательно заложенного в них Сущностью, составившей вселенную, причинного смысла. Поэтому и, провозглашая его вместе с Божественным, они назвали его действием. Ибо сказавший: "Действует каждым из видов с приобщением другого", что иное сделал? Или сказавший: "Ибо, пробыв сорок дней недоступным, позже взалкал: ведь Он, когда захотел, дал природе действовать по-своему", или говорившие о разных его действиях, или о двойном, или об одном и другом [, что они иное сделали]?

П. Поистине, и разыскание о действиях показало одно действие нелепым, когда оно каким бы то ни было образом высказывается применительно ко Христу. Но прошу извинения и за себя, и за прежних. Ибо мы впали в эти нелепые понятия и логические умозаключения по незнанию. Я призываю найти способ, чтобы и эта привнесенная нелепость была упразднена, и память предшественников — сохранена.

М. Нет другого способа, кроме как умолчать о лицах, а подобные догматы — предать анафеме.

П. Но если это произойдет, окажется, что вместе с ними извержены и Сергий, и состоявшийся при мне собор.

М. Удивляюсь я, как ты именуешь собором то, что состоялось не по законам и соборным канонам или правилам, ведь не было ни окружного послания с согласия патриархов, ни определенного места или дня встречи. Не было ни обвиняемого, ни обвинителя. У собравшихся не было сопроводительных писем, ни у епископов от митрополитов, ни у митрополитов от патриархов. Ни посланий, ни местоблюстителей не было послано от других патриархов. Так кто же, кто еще в своем уме, позволит называть собором то, что наполнило всю землю соблазнами и раздорами?

П. Если нет иного способа, нежели этот, я, предпочитая всему свое спасение, готов поступить так со всяческим подтверждением, прося только лишь об одном, чтобы мне предварительно удостоиться поклонения апостольским гробницам, а вернее, самим первоверховным апостолам, а впоследствии и лицезрения святейшего папы, и вручить ему томос о происшедших несообразностях. Когда он так сказал, Максим и патрикий Григорий ответили: "Так как твое предложение хорошо и полезно для Церкви, да будет так".

Итак, оказавшись вместе с нами в этом велеименитом городе римлян, он исполнил свое обещание, осудив догматы нечестивого "Экфесиса" и соединив себя посредством православного исповедания со святой, соборной и апостольской Церковью, благодатью и содействием великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Ему же слава во веки веков. Аминь.

Вопросы и недоумения

Предисловие

Зачем читать эту книгу?

На первый взгляд, этот вопрос может показаться искусственным. В самом деле, разве не очевидно, что любой новый перевод сочинений отца Церкви, великого богослова и философа, прп. Максима Исповедника, заслуживает внимания читателя без всякой рекламы и объяснения. Разве и так не ясно, что читать святых отцов, если, конечно, стараться понимать чему они учат и извлекать из этого уроки для жизни, полезно и спасительно? Но, во — первых, не все возможные читатели этой книги в равной степени церковны, чтобы так смотреть на вещи, а, во — вторых, и самым благонамеренным, наверно, не столь уж ясно, зачем им читать автора, жившего тринадцать веков назад и пользовавшегося в своем толковании Св. Писания порой весьма странными, с точки зрения современного читателя даже причудливыми, представлениями того, кто написал, например: «О быке говорят, что он имеет треугольное сердце, пятигранные почки, что у него еще и три желудка и глаза, световидные днем, а ночью огневидные; треть дня и треть ночи он дышит, выдыхая, и смотрит на восток; правая же ноздря у него обоняет с удовольствием теленка, кровь же его смертельна для всех домашних животных, кроме собаки»[373].

Нужно быть уж очень благочестивым, чтобы не испытать удивления, не рассмеяться или не пожать плечами при чтении этого пассажа, если вообще не отложить эту книгу как несущую на себе явный отпечаток «до — научного» мышления и совершенно иной цивилизации и культуры, имеющей, может быть, исторический, «музейный» интерес, но вряд ли актуальной и убедительной для современного человека.

Оставим пока в стороне быка с его «пятигранными почками» и «треугольным сердцем» — такого быка за рога нам взять сразу вряд ли удастся — и попробуем подойти к данному сочинению прп. Максима с другой стороны.

Мы живем в так называемом секулярном, пост — христианском обществе, где много «богов» — и новые боги потребительского общества, и старые боги, наций, государств, культур, религий, где много проповедников и церквей. Как понять, кто проповедует истинного Бога, когда и Библию трактует много разных учителей и проповедников и каждый на свой лад. Как в этой разноголосице не заблудиться, не махнуть рукой, отчаявшись найти истину?

Впрочем, не следует преувеличивать степень отличия нашего времени от того, скажем, когда жил прп. Максим, считая, что когда почти все были верующими, верить в Бога было проще. Вопрос ведь не в том, чтобы верить — в то или иное верят почти все и сейчас, — а в том, чтобы не обмануться в своей вере. А с этим во время прп. Максима дело обстояло ничем не легче, чем в наше. И в его время ту же Библию толковали по — разному, и можно предположить, что вряд ли прп. Максим предпринял бы новую попытку толкования многих мест Священного Писания, если бы его полностью удовлетворяли толкования, которые были в наибольшей степени тогда распространены.

А вопросы, которые обсуждает прп. Максим, читая Библию, по крайней мере некоторые из них, вполне могут восприниматься современным читателем как актуальные. Возьмем лишь один пример. Кто не смутится, читая в Писании историю о том, как пророк Елисей, когда над ним посмеялись дети, говоря: «иди, иди, плешивый», проклял их, и из леса вышли медведицы и растерзали сорок два ребенка[374]. Может ли современный человек верить в Такого Бога, пророки Которого творят такие «чудеса»? Не оказывается ли в этом случае само Писание преткновением для веры в «Бога Библии»? Или, с другой стороны, нет ли опасности, что человек, если он уверует в Такого Бога, пророки которого убивают детей из‑за одних насмешек над ними, поверит в Бога жестокого и «справедливого», и сам будет жесток, обидчив и «справедлив»? Что вопросы эти действительно волнуют современных читателей Библии, легко убедиться. Например, на Интернет — форуме Свято — Филаретовского института одна из посетительниц так и спрашивает: «Объясните, пожалуйста, почему пророк Елисей так жестоко поступает с детьми, проклинает их, после чего детей съедает медведица?» Ответ, который приводится на форуме, принадлежит филологу и византинисту, академику С. С. Аверинцеву. Приведем отрывок из этого ответа, в котором Аверинцев для начала вспоминает о ереси маркионитов, отрицавших благодатность Ветхого Завета и считавших, что бог Ветхого Завета вовсе не тот же самый, что Бог Иисуса Христа, то есть Завета Нового, — злой демиург, а не Бог любви. С. С. Аверинцев предлагает свой способ преодоления маркионитской угрозы противопоставления Ветхого Завета Новому: «мы [, христиане,] должны были во II веке победить маркионитское искушение, и мы должны его снова и снова побеждать… Если бы не было, даже в самом Ветхом Завете, постепенного раскрытия Божиего Откровения, то тогда зачем было бы время? Зачем была бы история? Зачем Бог сотворил время, если не для того, чтобы во времени, в последовательности времени раскрывалось бы то, что не раскрылось сразу. Конечно, ветхозаветные пророки не были еще христианскими праведниками, и столь же верно, что даже более поздние пророки знали то, чего не могли знать более ранние… Если бы великий пророк Елисей уже знал, что сказано в Нагорной проповеди, то не нужна была бы Нагорная проповедь. И не нужна была бы историческая преемственность. Вот это очень христианское понятие: «исполнение времен»»[375].