подклете монастырской церкви и которую, отправляясь на фронт, взял с собой наш директор Виктор Степанович!
Больше того – в конце книги были даны биографические справки об авторах, где сообщалось, что Виктор Степанович Веретилин учился в Ленинградском университете, по образованию историк, во время Великой Отечественной войны эвакуировал из Ленинграда детей-сирот, потом был призван на фронт, сражался на Калининском фронте, был тяжело ранен и оказался в госпитале в Костроме, где теперь и живет.
Я подумал, что такое количество совпадений не могло быть случайным. Вместе с тем меня не оставляли сомнения – как же получилось, что живой человек значится в военном архиве без вести пропавшим?
Эти сомнения можно было развеять только при личной встрече с Веретилиным. И тут Иван Алексеевич Пташников пригласил меня на свой юбилей в Ярославль. Я решил совместить одно с другим – сначала съездить в Кострому, а на обратном пути остановиться в Ярославле.
Автобусом добравшись до Костромы, узнал в справочном бюро адрес Веретилина, но дома его не застал – соседка подсказала, что в это время он обычно сидит в библиотеке, куда я тут же и отправился. У дежурной по читальному залу спросил, здесь ли находится такой-то – и она показала мне на пожилого мужчину за одним из столов.
К этому моменту я уже не сомневался, что вот-вот встречусь со своим бывшим учителем, знакомство с которым во многом определило мою судьбу, мое увлечение историей и краеведением.
Но тут меня ожидало потрясение – человек, на которого мне показали, был совершенно не похож на того Виктора Степановича, которого я знал. Конечно, прошло очень много лет, люди с возрастом меняются, но здесь не могло быть никаких сомнений – это был совершенно чужой, не знакомый мне человек, совсем с другими чертами лица и комплекцией.
Я был так поражен этим, что даже спросил дежурную по читальному залу, действительно ли это Виктор Степанович Веретилин. Удивленная моим вопросом, женщина заверила меня, что ошибки быть не может, поскольку она хорошо знает Веретилина – их постоянного читателя.
Не знаю, как бы поступил на моем месте кто-нибудь другой, более энергичный и решительный, но я тихо вышел из читального зала и через час уехал из Костромы в полном недоумении. Случившееся никак не укладывалось у меня в голове: совпадали имя, отчество, фамилия, почти все биографические данные – а человек не тот!
Я был в таком растерянном состоянии, что на ярославском автовокзале позвонил Пташникову с намерением под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться от участия в его юбилее. Но произошла еще одна неожиданность – не успел я сказать Ивану Алексеевичу о своем решении, как он назвал в списке приглашенных на юбилей Виктора Степановича Веретилина! Я посчитал это знаком судьбы – значит, надо обязательно встретиться с ним, иначе не будет мне покоя, пока я не выясню, кто же этот человек, взявший чужую биографию.
Так, переночевав у родственников моей покойной жены, я оказался на юбилее Пташникова и даже, по воле случая, соседом Веретилина по столу. Сразу же должен сказать, что, несмотря на мое предубеждение к нему, он оказался человеком симпатичным и приятным в общении. Но еще больше меня поразила его искренняя увлеченность историей русской книжности – качество, которым, как я помнил, отличался и настоящий Веретилин. Это почувствовалось уже по тому интересу, с которым он прислушивался к разговору о библиотеке Ивана Грозного.
Воспользовавшись моментом, я завел разговор о написанной им статье о Псалтыри, напечатанной, по его утверждению, Иваном Федоровым. Однако на мой вопрос – откуда у него эта книга – он не ответил, а заговорил об Иване Федорове, имя которого только что упомянул Пташников:
– Иван Алексеевич прав – это действительно загадочный человек. Мы точно не знаем, откуда он родом, где освоил печатное дело, с какой именно книги началась его издательская деятельность. Утверждение, что Апостол был первой книгой Федорова, не выдерживает серьезной критики – слишком высок уровень типографского исполнения. Следовательно, его первые книги надо искать среди анонимных изданий. Но что именно напечатал Федоров в самом начале своего пути? Это был не просто мастеровой человек, освоивший технику печатного дела, – Иван Федоров один из немногих русских просветителей своего времени. Из этого и надо исходить, чтобы осознать истинный масштаб его личности…
Я не перебивал Веретилина, надеясь, что, разговорившись, он шире раскроет себя, понятней будет, что он за человек, почему живет под чужой фамилией, с чужой биографией.
– В Гарвардском университете США хранится изданный Иваном Федоровым букварь «для скорого младенческого чтения», – продолжил Веретилин. – В двадцатые годы нашего столетия ее купил у какого-то римского букиниста известный театральный деятель Сергей Дягилев, страстно занимавшийся коллекционированием. До этого Иван Федоров был известен только как издатель церковных книг – и вдруг такая находка! К чести Дягилева надо сказать, он понял истинную цену неказистой книжонки – в одном из писем сообщил, что «нашел потрясающую русскую книгу». И действительно, эта случайная находка до основания сотрясла всю историю русского книгопечатания. Однако Дягилев не успел оповестить о ней ученых – через два года он умер, а букварь достался его секретарю Кахно, который просто не сообразил, какое сокровище оказалось у него в руках. И, может, федоровский букварь затерялся бы, пропал, если бы его вовремя не приобрел Гарвардский университет.
– Каким образом русский букварь очутился в Риме? – охотно поддержал я завязавшийся разговор.
– Одни исследователи считают, что его привез туда кто-то из графов Строгановых. Другие высказывают версию, что по букварю учился славянскому языку какой-нибудь итальянский монах, который, возвратившись на родину, захватил его с собой и уже там, в Италии, букварь попал в собрание Строгановых.
Я спросил Веретилина, известно ли, в каком году был издан федоровский букварь.
– В 1574 году, когда Федоров жил во Львове. Всего было отпечатано две тысячи экземпляров – по тем временам солидный тираж.
– Странно, почему из такого солидного, как вы говорите, тиража сохранился только один экземпляр.
– Можно предположить, что буквари зачитывались до дыр и потом просто выбрасывались. Более странным мне кажется другое обстоятельство – исследователи обнаружили, что в качестве текстов для чтения взяты куски из рукописных русских апостолов пятнадцатого века.
– Что же здесь странного?
– Непонятно, почему Иван Федоров не воспользовался собственной редакцией апостольских посланий, которые он опубликовал в том же году, что и букварь. Значит, Федоров начал работу над букварем еще в Москве. Вот и напрашивается вопрос – не с букваря ли начал он свою издательскую деятельность?
– Не слишком ли слабый довод в пользу такого