делам их предков».
Первая попытка водрузить храм на Воробьевых горах закончилась неудачей – выбранное для строительства место было подвержено оползням, укрепить склоны не догадались. Надо было найти виновного – и автора проекта А.Л. Витберга сослали в Вятку, обвинив его в казнокрадстве и халатности. К казнокрадству, как выяснилось позднее, он был не причастен, а халатность точнее будет назвать непрофессионализмом – Витберг был живописцем, а не архитектором.
Урочище Чертолье – так называлось место, на котором решили возобновить строительство храма Христа Спасителя. Название образовалось от ручья, начинавшегося у Страстного монастыря и впадавшего в Москву-реку: «словно черт рыл», – говорили про него москвичи, наблюдая, как после дождей он прорывал себе путь к реке.
Возможно, название привилось еще и потому, что во времена Грозного здесь была слобода опричников, которых в народе не жаловали. Главной достопримечательностью слободы было подворье Малюты Скуратова. Когда в те же тридцатые годы разбирали церковь Похвалы Богородице на Кропоткинской набережной, под землей нашли каменный склеп. Местные старожилы уверяли, что это склеп самого Малюты Скуратова – верного подручного Грозного, безжалостного исполнителя его воли.
Так ли было на самом деле или не так, но Чертолье пользовалось среди москвичей дурной славой. В придачу, чтобы возвести здесь храм Христа Спасителя, пришлось уничтожить стоявший на этом месте женский монастырь. Оскорбленная таким святотатством, настоятельница монастыря произнесла пророческие слова, что долго этому храму не просуществовать.
Закладка храма произошла в 1839 году, в присутствии Николая Первого, освещение – в 1883 году, при императоре Александре Третьем, обнародовавшем в тот же день манифест с такими словами: «Да будет сей храм во все грядущие роды памятником милосердного Промысла Божия о возлюбленном Отечестве нашем в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой не для завоеваний, но для защиты Отечества от угрожающего завоевателя».
На этот раз проект храма, созданный архитектором К.А. Тоном – автором многочисленных сооружений в Санкт-Петербурге и Москве – оказался совершенным. Но над храмом словно действительно висело проклятие…
Нам с Константином поручили определить кубатуру стен и пилонов для того, чтобы в дальнейшем вычислить количество взрывчатки, необходимой для уничтожения храма Христа Спасителя. Задание значительно упрощалось тем, что сохранились великолепно выполненные чертежи храма, сделанные на прекрасном английском ватмане с царским автографом на каждом листе «Быть по сему».
И вот однажды, рассматривая чертеж восточной части храма, я обнаружил на нем пунктиром обозначенный проем, который отсутствовал на листе, изображавшем разрез этой самой стены.
Подозвав Константина, я показал ему чертежи и спросил, что он думает об этой неувязке.
– Вероятно, сначала планировали сделать в этом месте дверь.
– А почему тогда оставили пунктир?
– Ну, просто забыли его уничтожить. А ты что предполагаешь?
– Да ничего не предполагаю. Странно, что при таком высоком уровне исполнения один чертеж с другим не стыкуется. Опять-таки непонятно, почему эту дверь пометили не сплошной линией, а пунктиром.
Константин посмотрел на чертежи более внимательней и неуверенно проговорил:
– Может, сначала сделали проем, а потом его замуровали?
Я согласился, что такое объяснение вполне вероятно. Тем наш разговор и закончился, чтобы возобновиться спустя несколько месяцев, уже после взрыва храма Христа Спасителя.
Как сейчас помню этот день, 5 декабря 1931 года, – черный день уничтожения храма. В стенах и колоннах были сделаны многочисленные шнуры, их начинили взрывчаткой, подвели детонирующие шнуры. Из ближайших домов выселили всех жителей, сам храм был окружен высоким забором с защитным козырьком.
В двенадцать часов дня раздался первый взрыв, который подорвал одну из четырех колонн, поддерживающих купол. Следующий взрыв разрушил еще одну колонну, но купол продолжал держаться на двух оставшихся. И только после третьего взрыва он рухнул вниз. Как воин на поле брани, храм держался, покуда хватило сил.
Рассказывали, что за проведением взрывов наблюдал с Боровицкого холма через бинокль один из членов правительства, оставшийся крайне недовольным тем, что купол не обрушился после первого же взрыва. Но с этими претензиями надо было обращаться не к взрывникам, а к строителям храма. Изучая чертежи и часто посещая его до взрыва, мы с Константином не переставали удивляться совершенству конструкции храма, таланту художников, скульпторов, мастеров самых разных профилей. И все это было в одночасье уничтожено злой бездумной волей, которую не остановили ни красота храма, ни его символическое значение для России.
Конечно, эти мысли появились у меня позднее, когда наступило, так сказать, историческое прозрение. В те годы я был еще очень далек до понимания того, что произошло на моих глазах…
Управление строительством Дворца Советов, где мы с Константином продолжали работать, размещалось в здании на Берсеневской набережной, напротив разрушенного храма. Как-то после рабочей смены мы проходили мимо его развалин. Несмотря на всю мощь произведенных взрывов, здание не разрушилось полностью – уцелели цокольные стены с перекрытиями. Потребовалось еще полтора года, чтобы сравнять храм с землей и, таким образом, попытаться уничтожить саму память о нем.
Совершенно случайно мы подошли к той самой восточной цокольной стене, в которой, согласно чертежу, был сделан проем. К тому времени гранитная облицовка со стен была уже снята и обнажился ноздреватый известняк монолитов, из которых были сложены стены храма.
Я напомнил Константину наш разговор о неувязке в чертежах храма и в шутку предложил:
– Простучим стену, поищем эту таинственную дверь?
– А что, давай, – неожиданно поддержал меня Константин, поднял валявшийся под ногами металлический стержень и несколько раз стукнул по стене, но звук от ударов по сплошной кладке был приглушенный.
– Не здесь, правее, – сказал я, мысленно представив чертеж с обозначенным пунктиром дверным проемом.
Константин ударил в указанное мною место – и мы услышали звук, явно свидетельствующий, что внутри цоколя пустота. Обстучав ее по контуру, убедились – это именно дверной проем, спрятанный в толще цоколя.
– Что будем делать? – посмотрел на меня Константин. – Может, начальству сообщим?
– Сначала надо самим разобраться, что это за дверь. Вдруг она никуда не ведет?
Константин согласился со мной. Вечером следующего дня, вооружившись ломом, мы опять пришли к храму, начали долбить стену – и после первых же ударов убедились, что кладка в этом месте тонкая, маскировочная. Еще несколько ударов – и обнажилась железная дверь, запертая на внутренний замок. Но от времени он проржавел, мы воспользовались ломом – и дверь открылась, за ней круто уходили вниз ступени каменной лестницы.
В рассказе Константина этот момент был описан так:
«Медленно, с пронзительным скрежетом заржавевших петель распахнулась тяжелая дверь, открыв мрачное, казавшееся бездонным подземелье, повеявшее холодом, затхлостью и тленом. Нас охватила оторопь, по спинам пробежал холодок. Но ожидавшие нас