Через два месяца я снова пришел в кабинет директора Комарова. Он спросил:
— Принес билет кандидата партии?
— Нет, Борис, я в партию заявление не подал.
— Ты что — с ума сошел? Ты понимаешь, что потерял? Ну, твое дело.
Мы расстались прохладно, не пожав руки. Скоро эту должность получил другой наш сокурсник — Владимир Охотский, слабый хирург, но — член партии.
Я встретился с Комаровым еще раз, когда в 1973 году мы всем курсом отмечали 20-летие нашего выпуска. Он стал членом-корреспондентом Медицинской академии и выглядел надменно-самодовольным. А через несколько лет его сняли с позором: в институте разразился скандал, оказалось, что он не только не давал хода беспартийным ученым, но беззастенчиво приписывал свое имя ко всем их статьям и книгам, выдавая это за свои научные труды — хотелось ему еще выше подняться на чужом горбу. Сколько веревочке ни виться, а конец все равно найдется…
Царская охота
Жизнь состоит из массы компромиссов — прямой дорогой достичь цели почти никогда невозможно. Но компромисс компромиссу — рознь. Нельзя вступать в компромиссы при выборе жены (мужа), профессии и глубоких политических убеждений. Я не сомневался, что поступил правильно, отказавшись от компромиссного вступления в партию. Однако срыв в получении интересной работы меня расстроил: когда опять подвернется такой случай? Свободных профессорских мест в Москве практически не было, особенно для беспартийного хирурга. Появлялись места в провинции, где-нибудь в Смоленске или Иркутске. Но мы с Ириной, москвичи до мозга костей, уезжать из Москвы не собирались.
Неожиданно я прочитал в газете «Медицинский работник»: Московский медицинский стоматологический институт объявляет конкурс на должность заведующего кафедрой травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии. Этот институт раньше называли просто «Стомат», но недавно в нем открыли лечебный факультет для обучения обычных врачей и стали называть «Третий медицинский» (Первый и Второй уже существовали). Я поехал подавать туда заявление и в приемной ректора увидел своего сокурсника Капитона Лакина. Мы были дружны в студенческие годы: он, комсомольский активист, был секретарем многотиражной газеты «Советский медик» и помогал мне публиковать в ней стихи. Не виделись мы уже годы.
— А, Володя! Рад тебя видеть. Ты что тут делаешь?
— Приехал подавать заявление на кафедру травматологии. А ты что делаешь?
— Я? Я проректор этого института. Дай-ка я посмотрю твои бумаги, — он пробежал их глазами. — Так, ты уже шестой подавший на это место, и первые пять — члены партии. Среди них есть довольно известные ученые, ты — самый молодой из них.
— Думаешь, у меня есть шансы?
— Я тебе прямо скажу: я буду тебя поддерживать при разборе документов у ректора. Но я могу это делать только до утверждения на партийном комитете. Решать будет ректор, а утверждать партком. И это утверждение окончательное — когда кандидатуру выносят на голосование членам ученого совета, они голосуют так, как решил партком.
Опять партия! Мне стоило труда, чтобы не поморщиться. Я никак не мог примериться с мыслью, что только партийные боссы могут решать вопрос о моей профессиональной квалификации.
— Что ж, поддержи хотя бы перед ректором.
Он посмотрел испытующе и понизил голос:
— Постарайся понравиться ректору, он это любит. Ты ведь парень умный. Понимаешь?
Конечно — надо дать взятку. Я считал, что был вполне достоин занять кресло заведующего кафедрой и без взятки. Но это тоже компромисс, хотя не основной, особенно в России. Мне уже приходилось давать взятку ресторанным банкетом, чтобы получить место ассистента. Но на этот раз банкетом не отделаться — должность намного выше.
Ректором института был Алексей Захарович Белоусов. Имя я знал хорошо: в 1952–1953 годах, в черные времена кампании против «врачей-отравителей», он был заместителем министра здравоохранения по кадрам. Тогда он снимал с работы профессоров-евреев, в том числе моего отца и моего шефа Каплана. А потом он выступал на выпускном вечере нашего курса и кричал нам: «Советская медицина самая гуманная и самая прогрессивная». После развенчания кампании «врачей-отравителей» Белоусова сняли с работы, и он долго не мог получить хорошее, теплое место, где бы люди от него зависели. Недавно новый министр Борис Петровский назначил его сюда ректором — тут ему было где развернуться.
Несколько раз я сидел часами в приемной, пытаясь попасть на прием к Белоусову, чтобы один на один рассказать о своих планах работы и пообещать «благодарность». Но он был постоянно занят, окружен людьми и лишь однажды, быстро взглянув на меня, сказал:
— Кандидатов много, но вы у нас маячите. Ждите.
«Маячите» было нечто среднее между надеждой и безнадежностью, по крайней мере он не ставил условия вступления в партию и не сказал ничего отрицательного. Как же все-таки к нему подступиться? Я советовался с доктором Алешей Георгадзе, учеником моего отца и моим приятелем. Он сам метил стать доцентом кафедры хирургии и обхаживал Белоусова. Алеша был хороший парень, но классический тип состоятельного грузинского дельца: самоуверенный, с множеством приятелей и большими деньгами, он разбрасывал их на попойки-подкупы. Деньги, грузинские вина, фрукты — все присылали ему родные из Грузии, она была одной из самых богатых и процветающих республик Советского Союза. Но главное — Алешин дядя Михаил Георгадзе занимал высокий правительственный пост Секретаря Президиума Верховного Совета. Все указы правительства всегда выходили за двумя подписями — Брежнева и Георгадзе. По этой родственной связи все вынужденно считались с Алешей. Я спросил:
— Слушай, можешь ты мне устроить разговор с Белоусовым?
— Конечно, могу. На следующей неделе я повезу его на охоту в правительственный заповедник. Дядя достал мне разрешение на отстрел двух лосей. Я уже пригласил на охоту Белоусова, Блохина и других нужных людей. Поезжай с нами — там с ним и поговоришь.
Давно я не охотился, и ружья у меня уже не было — продал. Но в правительственном охотничьем заповеднике Завидово, в 140 километрах от Москвы, где охотились сам Брежнев и его приближенные, всего было в избытке: ружья, охотничье снаряжение и егеря — загонщики зверей, которые выгоняли их прямо на стрелявших — охота там «царская». Мы выехали вечером в пятницу на двух машинах. Алеша обо всем позаботился, и багажники машин были забиты ящиками с коньяком, винами, бутылками «Боржоми» и разными деликатесами — прямо из Грузии. Проехав Загорск, свернули налево, на шоссе со знаком «Въезд запрещен» — это начинался путь в Завидово. У знака нас ждала машина с академиком Николаем Николаевичем Блохиным, директором Института онкологии. Алеша обхаживал и его, на всякий случай. Когда мы проехали с десяток километров по закрытому для других пути, Белоусов попросил сделать короткую остановку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});