— Как вы посмели лечить Плисецкую, не спросив меня и ни разу не позвав к ней?
Я расстроился — это не предвещало ничего хорошего. Поделился с Майей:
— Какая ужасная зависимость! Почему я должен его спрашивать? Я ведь лечу тебя не в институте, а дома. А он не специалист в травматологии — для чего мне звать его к тебе?
Майя, умная, с мгновенной реакцией и острым языком, воскликнула:
— Зависть! Пошли его на…! Ты думаешь, мне не завидуют и не распускают грязные слухи?
Родион услышал, он был одно время депутатом Верховного Совета, и добавил:
— Вся страна такая: чем выше вверх, тем больше говнюков. И над всеми нами КГБ — все знает.
Но вот, наконец, я смог разрешить Майе заниматься балетными упражнениями перед зеркалом, на каблуках и только под моим контролем. У нее была комната с зеркальной стеной. Помогать ей пришел ее дядя — знаменитый танцовщик прошлого Асаф Мессерер. Я сидел и смотрел, чтобы она не увлеклась и не навредила себе. Теперь можно было начинать репетиции. Майя попросила меня поехать с ней:
— Я без тебя боюсь, я так привыкла, что ты рядом и меня опекаешь.
Мы поехали в театр. Оказалось, что каждую неделю с утра артисты балета сидят час на политзанятиях — эта мука для всех была обязательна. В танцевальный класс мы с Майей вошли вместе, там — весь балет. Майя представила меня:
— Это мой спаситель, — и познакомила со знаменитостями — Галиной Улановой, Мариной Семеновой (они уже не танцевали, но еще работали), Тимофеевой, Максимовой, Васильевым, Лиепой, Акимовым. Они окружили меня и все стали жаловаться — потом я лечил их тоже.
В Москве тогда гастролировал Парижский балет. Майя с Родионом повезли нас с Ириной в Большой, мы вчетвером красовались в первом ряду. В антракте мы гуляли по фойе, там была вся элита столицы — министры, послы, артисты и другие сильные мира сего. Многие из них, завидев Майю, подходили к ней, и она всем представляла:
— Это мой спаситель профессор Голяховский и его жена (профессором я еще не был, это она меня произвела).
Подошел и мой директор Волков. Я шепнул Майе:
— Выручай, чтобы он на меня не злился из-за тебя.
Она — ему, с артистической любезностью, но слегка свысока, как королева:
— Я очень-очень благодарна Володе. Хорошо, что у вас есть такой замечательный доктор.
— Конечно, конечно, Майя Михайловна, я его очень ценю. Приходите на его защиту.
Я вставил:
— Если придешь, услышишь, как я благодарю, перечисляя всех-всех, так у нас полагается.
— Не делайте этого, — махнул рукой Волков, — поблагодарите всех в одной фразе, и все.
— Спасибо, Мстислав Васильевич, раз вы разрешили, я так и сделаю.
Лечение было закончено, но день моего торжества ожидал меня впереди: впервые после перерыва Майя танцевала свою любимую «Кармен» и пригласила нас с Ириной. Мы сидели в первом ряду, я волновался — как поведет себя ее нога? И вот занавес открылся, бурные такты музыки (Родиона Щедрина, на темы Бизе). Майя стоит под большим красным навесом, вся — грация. В нарастающем грохоте ударников ей предстоит сделать первое движение — нашей с ней левой ногой. Я замер — она с силой ударила ею по полу… Когда балет кончился и Майя выходила на аплодисменты, она подошла ближе ко мне, глубоко присела в поклоне и послала мне воздушный поцелуй. Со слезами радости и гордости я аплодировал ее гениальному искусству. На следующий день они привезли мне подарок — дорогой японский магнитофон (сын тут же взял его себе). На пластинке «Кармен» они написали: «Ты доказал, что, как говорят на Руси, — не стоит село без святого. Спасибо тебе!»
Защита докторской диссертации
Весь 1969 год по стране распространялась истерия подготовки к 100-летию со дня рождения Ленина. Об этом писали в газетах и журналах, долдонили по радио, а по телевидению показывали, какую радость этот юбилей доставляет колхозникам и рабочим. В школах и детских садах дети учили стихи и пели песни про Ленина, посвящали ему свои рисунки.
Семья наших друзей решила подарить своей пятилетней дочке Наташе рыбок в аквариуме, которых она давно просила. По дороге домой ей сказали, что ее ждет подарок.
— А какой подарок? — допытывалось дите.
— В стеклянной баночке.
— А что в ней?
— Такое, что ты больше всего любишь.
— А, я знаю-знаю — это Ленин!
— Наташенька, почему же Ленин в стеклянной баночке? — поразилась мама.
— Ты сказала, что я это люблю больше всего. А воспитательница в детском садике говорила нам, что мы должны больше всего любить Ленина.
Но если, к разочарованию Наташи, Ленина не оказалось в баночке, то он был в Сандуновских банях. 24 декабря 1969 года мне стукнуло сорок. По давно заведенной традиции я отметил это с друзьями студенческих лет в Сандуновских банях. При входе над кассой висел… портрет Ленина. Выходило, что без его присутствия и в бане помыться нельзя. Стоя в очереди, мы тихо пересмеивались: «Надо было нарисовать его с банной шайкой».
Потом мы драили друг другу спины, хлестали, плавали в бассейне и сидели на мягких диванах в кабинке, завернувшись в простыни, как римские патриции. Мы пили пиво, шутили и рассказывали анекдоты на злобу дня — про Ленина: «За что молодые женщины любят стариков? В Америке за то, что они богатые; во Франции за то, что они опытные в любви; а в России за то, что они живого Ленина видели». Из бани мы пошли есть дымящиеся чебуреки в ресторане «Арарат» (напротив «Метрополя») и обильно заливали их коньяком.
Когда меняется первая из двух цифр возраста, становится немного грустно. Я всегда любил подводить итоги свершенного, размышлять, что достигнуто, иногда писал об этом стихи. Как раз под сорок лет я увлекался учением древнегречсского философа Сократа, он считал сомнения основой всякого познания. И я прочитал друзьям новые стихи:
Сомнения:
Поднимаю бокал за сомнения!За сомнений тяжелый путь;В горьких муках родятся прозрения,Но питает их смелая грудь.За сомнения в каждой святыне,За презрение к вере слепой!Эта вера подобна пустыне —В ней не вырасти мысли живой.За падение истин бесплодныхИ на веру принятых слов.Путь сомнения — доля свободных,Вера — участь покорных рабов.Как Сократ свою горькую чашу,За сомненья я пью свой бокал;Он издревле дорогу нашуЧрез сомнения нам указал.Тот, кто жаждет простора для рвений,Кто быстрее других зашагал,Закалится в горниле сомнений —За сомнения мой бокал!
Что подвыпившие друзья поняли из высокопарного стиха? Но шепотом спросили:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});