— Хорошо, я поеду к Белоусову и поговорю.
Я ехал на своей машине следом за ним, а потом ждал в коридоре. Секретарша доложила Белоусову — кто его визитер, но Волкову пришлось сидеть в приемной минут пятнадцать.
Такие большие люди ждать не любят, я волновался, что его это обозлит и он уедет. Он высидел, а когда уже выходил из кабинета, Белоусов услужливо провожал его до дверей.
Увидя меня, Волков сказал:
— Белоусов объяснял мне, что хочет взять вас, но должен для этого уговорить членов партийного комитета, которые не хотят брать беспартийного. Почему вы не вступите в партию? Это вам всегда будет мешать, — это он добавил с оттенком раздражения.
— Мстислав Васильевич, я подумаю, — чтобы отговориться. — Спасибо вам за помощь.
Пришлось ждать еще две недели. Как я потом узнал, Белоусову стоило труда уломать членов партийного комитета. Они не могли примириться с тем, что на заведование кафедрой будет взят беспартийный. В институте было пятьдесят две кафедры, пятьдесят заведующих были члены партии, только два — старый рентгенолог Шехтер и молодой дерматолог Мошкелейсон, оба евреи, — были беспартийные. Членам парткома дела не было до индивидуальных особенностей и способностей, им нужен был еще один послушный член партии. Хотя Белоусов вел себя в институте как маленький диктатор, но у него самого были недоброжелатели, которые хотели многое делать по-своему. Шла борьба протекционизма против партийности. Кто победит?
Отчаявшись дождаться результата, я в очередной раз поехал туда в день заседания ученого совета — а вдруг? Опять я уныло стоял в холле, ко мне подошли два моих сокурсника — профессор-психиатр Валентин Матвеев и проректор Капитон Лакин:
— Володя, поздравляем — партийный комитет утвердил твою кандидатуру! Считай, что тебя уже избрали на кафедру. Сейчас будет голосование членов ученого совета.
Я недоверчиво-обрадованно смотрел на них:
— А что, если ученый совет не изберет меня?
— Ты что?! Совет никогда не идет против решений парткома.
И действительно еще через час ожидания они вышли и сказали мне:
— Все — тебя выбрали единогласно, как рекомендовал партком.
Спасибо нашей родной Коммунистической партии!
Меня обуревала радость — все-таки я победил и добился того, о чем мечтал! Открывалась широкая дорога на всю оставшуюся жизнь — положение профессора даст мне возможность работать самостоятельно и жить обеспеченно. У меня давно было много творческих планов — теперь я сумею превратить их в реальность.
Первым делом я позвонил Ирине. Но ее не было дома — мы так давно ждали решения и я так много раз безрезультатно ездил узнавать новости, что она не сидела дома и не ждала моего звонка. Разочарованный, я позвонил теще, которая жила в соседнем доме:
— Передайте Ирине, что меня избрали заведующим кафедрой. Я скоро приеду домой.
Что могла сказать на это теща, зятем которой я был уже четырнадцать лет? Довольно неприятным и резким тоном она ответила:
— Я всегда говорила, что вы будете профессором.
Никогда я от нее этого не слышал, но был так рад новости, что форма се ответа не показалась мне ни обидной, ни грубой. Я только попросил, чтобы она не забыла передать новость Ирине, и позвонил родителям. Мама заплакала:
— Сыночек мой!.. Поздравляю. Сейчас позвоню папе на работу. Как он будет доволен!
За мной увязался ехать домой Алеша Георгадзе — выпить на радостях. Вообще-то мне хотелось побыть с Ириной вдвоем, вместе радоваться и говорить-говорить-говорить. Но Алеша старался мне помогать, а кроме того, его тоже выбрали доцентом, у него тоже была радость, а семьи не было — надо было поделить радость с ним. Мы приехали вместе. Ирина была дома и уже знала от тещи (все-таки передала!). Она прижалась ко мне:
— Поздравляю! Кончились твои муки ожидания.
— И я тебя поздравляю — жизнь наша общая, и победа общая.
Вечером пришли мои возбужденные родители, принесли шампанское, теща (все-таки улыбающаяся) с мужем и наши друзья Борис и Рита Шехватовы. Мы праздновали победу протекционизма над партийностью.
Операция в Германии
В 1971 году я получил официальное приглашение Министерства здравоохранения ГДР сделать первую операцию замены локтевого сустава по моему методу. Было сказано, что поездку мне оплатят. Приглашение устроил мой чешский друг Милош Янечек. Он временно работал директором клиники в северном немецком городе Грейфсвальде. После советского вторжения в Чехословакию ее экономическое состояние ухудшилось, а немцы платили вдвое больше. К тому же Восточной Германии не хватало своих квалифицированных кадров — оттуда, кто только мог, сбегал в Западную. Милош знал о моем изобретении и был заинтересован внедрить этот метод в Германии.
Честь таких приглашений обычно оказывалась хирургам с большим научным именем, а у меня его еще не было — я только что подал заявление на должность заведующего кафедрой и ждал решения. Поскольку я не «важная птица», бюрократы Министерства здравоохранения в Москве тянули мое оформление поездки: я должен был заполнить десятки анкет, получить характеристику, заверенную райкомом партии, пройти утверждение на выезд от специальной комиссии ЦК партии (без партии — никуда!). Представлять меня там должен начальник отдела внешних сношений министерства д-р Олег Щепин, важный хлыщ, всегда изысканно одетый (ему надо встречаться с иностранными делегациями). Со мной он говорил с застывшей вежливой улыбкой и холодными глазами. Другой такой же хлыщ, Ляховский, начальник протокола министерства, никак не завершал оформления нужных бумаг. Эти партийные бонзы были типичными «чертовыми малютками» медицинской бюрократии: они ни дня не работали врачами, получали зарплату в три-четыре раза больше врачей и занимались тем, что шпионили за иностранцами и за выезжавшими за рубеж.
Хотя я был очень занят добыванием протекций для получения места на кафедре, но все равно много раз ездил в министерство — пробивать разрешение. И каждый раз вспоминал слова Вишневского: «чем выше, тем хуже пахнет». Уже прошли все сроки, Милош прислал телеграмму из Грейфсвальда (телефонная связь не была налажена): «Почему так долго не едешь?» А я отвечал: «Министерство задерживает».
Опять телеграмма: «Выезжай скорей, после операции твой доклад включен в конгресс в Лейпциге».
Даже люди из стран Восточной Европы, подконтрольной Советскому Союзу, не могли понять всей туговатости нашей бюрократии и глубины нашей зависимости от партии.
И вот я уже прошел конкурс на заведование кафедрой, документы будут оформлять еще около двух недель — самое время успеть съездить в Германию, а разрешения все не было. Опять я приехал в министерство, и опять ждал. Неожиданно в коридоре меня увидел Игорь Бубановский, начальник планово-финансового управления. Он был другом молодости моей мамы во Владикавказе и знал меня:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});