Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

Поляков был явно смущен и, подумав немного, ответил:

— Мы созывали, так сказать, низовиков, а не руководителей. Руководителям мы просто дадим литературу, и они все поймут сами — люди грамотные. Ну, немного не по форме вышло — эта наша оплошность. Стоило ли из-за этого приезжать, ей-богу?

Но Чургина было не легко провести, и он тоном, не терпящим возражений, потребовал:

— Немедленно созовите представителей всех организаций и расскажите нам о том, что произошло на втором съезде. Если вы этого не сделаете, я, Дорохов и Александров от имени трех комитетов обратимся в Центральный Комитет с жалобой на вас и попросим прислать сюда Луку Матвеича или другого агента ЦК для выяснения вашего поведения: Вы будете отвечать за то, что скрываете от организаций решения съезда.

— Да с чего ты взял, Илья Гаврилович? — воскликнул Поляков.

Но Чургин продолжал:

— За то, что вы скрываете литературу и «Искру», ЦК может вас распустить. Разумеется, мы поддержим такое решение.

Столь решительного заявления Поляков не ожидал и растерялся. Он знал, с кем имеет дело, — Чургин не бросал слов на ветер. Но Полякову надо было выиграть время для того, чтобы заручиться поддержкой со стороны других организаций, и он с сожалением развел руками:

— Самое большее, что мы можем сделать, это созвать вас, руководителей, недели через две. Нас провалили, арестовано три члена комитета из пяти, а за мной шпики ходят по пятам.

— Тогда мы сами соберемся, — ответил Чургин и встал. — Где литература и последние номера «Искры»? Потрудитесь выдать их нам.

Поляков дал якобы собственные номера газеты, и Чургин с Леоном уехали в Югоринск. Чургин составил текст обращения-протеста ко всем организациям по поводу действий губернского комитета, Ткаченко с Ольгой отпечатали его, послали всем комитетам и роздали рабочим-партийцам на сходках.

И только теперь рядовые партийцы узнали о втором съезде РСДРП и о действиях меньшинства.

Леон пока на сходках не появлялся.

Ряшин первую беседу о втором съезде провел в «десятке», которым руководил Кулагин. Он прочитал «Искру» и от себя почти ничего не добавил. Тогда выступил Кулагин и заявил, что он не согласен с решением съезда, и пространно стал говорить о «диктатуре ленинцев», о том, что Ленин захватил всю «партийную власть» в свои руки, единолично распоряжается в редакции центрального органа партии.

— Я предлагаю, — закончил он, — опротестовать решения съезда и потребовать от Центрального Комитета предоставить места мартовцам.

Ряшин только и возразил ему:

— Не надо так резко выражаться: «опротестовать», «потребовать». На съезде были живые люди, и они могли ошибиться. Наше дело, низовиков-рабочих, поправить своих руководителей.

— Что верно, то верно, — поддержал его Заяц. — Это Дорохов привык к таким резким словам, а нам они ни к чему. — Потом шепотом сказал Ряшину: — Вот за это я тебя и люблю, Иван Павлыч. Ты образованный человек, а Леон… Что-то я не вижу его. Он как с тобой, ничего?

— Ничего.

— А почему его нигде не видно? И Леонида Константиныча не видно.

Ряшин шутливо ответил:

— Они бросили политику.

— Совсем?

Ряшин пристально взглянул в его конопатое лицо и ответил серьезным тоном:

— Совсем.

— Гм… Интересно, — покрутил красные усы Заяц.

На другой день Ряшин сказал Леону:

— Кажется, и у нас будет свое «меньшинство». В группе Кулагина есть товарищи, не согласные с решениями съезда. Я не стал, для первого раза, нападать на них, а так сказал, в мягких тонах. Некоторые тобой и Рюминым очень интересуются, Заяц например. Я сказал, что вы отошли от политики. Как тебе это нравится? Надо бы проверить Зайца.

— За это спасибо, мы проверим его… А то, что ты мягкие тона полюбил, мне не нравится. Кулагин ведет дело к расколу организации, и мы обязаны призвать его к порядку.

— Фу-у, какие вы горячие с Кулагиным… Нельзя так, Леон. Нас много, партийцев, и мы можем иногда расходиться в мнениях. Так зачем ссориться из-за этого?

— С теми, кто идет против Ленина, мы совсем разойдемся, Иван Павлыч, — отрезал Леон.

Ряшин снисходительно усмехнулся.

— Когда моя жена ругается, я согласен лучше уступить ей, чем срамиться перед соседями. В конце концов мы с тобой и Кулагиным — члены одной партии. Почему мы не можем уступить друг другу, чтобы сохранить единодушие в организации?

Леон удивленно посмотрел на Ряшина.

— Я тебя не узнаю, Иван Павлыч. В тюрьме ты был более принципиален в политических вопросах.

— Леон, я рядовой партиец, — серьезно заговорил Ряшин. — Я не знаю ни товарища Ленина, ни товарища Мартова, но считаю, что для революционной работы будет лучше, если между этими двумя виднейшими фигурами русской социал-демократии будет полное единогласие. Поэтому я против разжигания страстей, против того, чтобы смотреть на требования части партии в увеличительное стекло и подымать шум по поводу того, что кто-то думает расколоть партию.

Леон задумчиво покачал головой. Нет, не все сказал ему этот человек в тюрьме. Называть принципиальные расхождения одной части партии с другой — семейным делом Ленина и Мартова! Хотеть единогласия в партии — и потакать наскокам на решения съезда со стороны меньшинства! «Нет, Иван Павлыч, мы слишком по-разному понимаем положение в партии, чтобы найти общий язык. И ты, должно быть, ближе к Кулагину», — подумал он и сказал:

— Да, Иван Павлыч, поверил я тебе в тюрьме, а, выходит, рановато… Ничему тебя жизнь не научила.

— А именно?

Леон безнадежно махнул рукой:

— Нечего спрашивать, ты лучше меня знаешь, что у тебя на душе.

— Да что особенного у меня на душе? — спросил с обидой в голосе Ряшин. — Что я против раздувания разногласий? Или что я не хочу предрешать исход обсуждения решения съезда рабочими-партийцами? Не понимаю, кого ты хотел бы видеть во мне, Леон.

— Я хочу, Иван Павлыч, чтобы ты ясно сказал: с кем ты? — прямо поставил вопрос Леон. — С большинством партии или с меньшинством? Хитрить нечего, мы люди взрослые.

Ряшин побагровел от охватившего его возмущения, но он умел владеть собой и спокойно ответил:

— Я с партией, Леон. Ты неправильно ставишь вопрос.

— Нет, я ставлю его так, как надо. Или — или. Иного ответа быть не может. Говори.

Ряшин надел картуз и высокомерно сказал:

— Я не считаю себя обязанным отвечать, когда со мной разговаривают таким тоном. — И вышел.

— А отвечать и не надо, товарищ Ряшин. Мне все ясно, — сказал Леон минуту спустя, шагая по комнате и дымя папиросой.

Решение напрашивалось само собою: выступить самому на группах с докладом о съезде. Волновало одно: за кем пойдут рабочие-партийцы — за большинством или меньшинством?

Пришла Алена. Все на ней от руды было красное — одежда, лицо, — ноги, точно ее измазали глиной, глаза светились тускло, и в них была усталость. Она села на табурет, несколько секунд просидела молча. Потом сняла с себя Леонов рабочий жакет и, взглянув на печку, вяло спросила:

— Ничего не готовил?

— Нет, с Ряшиным спорил, — ответил Леон. — Этот Ряшин, кажется, опять на старое поворачивает… Давай картошки нажарим.

Алена усмехнулась.

— Вот кухарку себе нашла! Уморит жареной картошкой… Принеси воды лучше, я супчику, что ли, сварю. Жидкого давно хочется.

— Ну, а картошки я все равно нажарю.

Леон сходил за водой, принес угля. Видел он: устает Алена, трудно ей с непривычки разгружать вагоны с рудой, с коксом, и ему было стыдно смотреть на нее. Он виновато сказал:

— Еще немного потрудишься — и все, я скоро пойду работать.

— Сиди, пожалуйста, со своей работой. У тебя и так, я смотрю, дел хватает этих, ваших… Поправишься немного, тогда пойдешь.

Леон обнял ее, ласково потрепал по плечу:

— Спасибо, женушка, родная! Но я все-таки попробую поступить на работу. В новопрокатный, говорят, принимают.

Накануне сходки к Леону пришел Кулагин и позвал к себе, сообщив, что приехал представитель губернского центра. Леон пошел с ним. Представителем оказался сам Поляков. Спросив у Леона, как проводятся беседы на сходках, он заявил:

— Губернский комитет считает ваши действия самоуправством и беседы на группах без наших представителей проводить не разрешает.

Леон потемнел и готов был встать и уйти. Неслыханное дело: губернский комитет запрещает проводить сходки по поводу… съезда партии!

— Вы… в своем уме? — заговорил он взволнованно. — Да если об этом сообщить Центральному Комитету… — Но он не договорил.

— Дорохов, я предупредил тебя, — строго сказал Поляков. — Будешь своевольничать — распустим комитет.

Леон резко поднялся со стула.