Мы вышли из коррекционного корпуса, повернули налево, и вскоре снова оказались на широкой дорожке к поселку.
Было хорошо видно, что домики разные: и отдельно стоящие, и сдвоенные, и строенные и даже по четыре в ряд, но всякий раз с отдельными входами.
— Анри, вы как предпочитаете: уединение или общество?
— Уединение, — сказал я.
— Честно говоря, не ожидал, — улыбнулся Дмитрий. — Но ничего, у вас будет возможность передумать. Тогда сюда.
И он кивнул в сторону домика, стоявшего отдельно и на отшибе, возле самой кромки леса.
Домик был очень узкий, крыльцо буквально метра три, но обладал мансардой, куда вела винтовая лестница. Рядом с ней и частично под ней имелась микроскопическая прихожая: только снять куртку и обувь. Что я и сделал. И мы открыли дверь на первый этаж. Он состоял из кухни-столовой: действительно вся бытовая техника: кузинер, холодильник, посудомойка. Небольшой столик со стульями и маленький диванчик.
— Диван раскладывается, — сказал Дмитрий, — так что если к вам приедет гость навестить, он сможет здесь остановиться. Если гостей будет несколько — тоже не проблема, у нас есть гостевой дом. Я покажу.
Здесь же, на первом этаже располагался душ и туалет. А в мансарде — шкаф и единственная кровать, правда шире, чем в ПЦ, но явно не для двоих. Потолок еще ниже, чем в Чистом, не только можно без усилий достать ладонью, но и двускатная крыша нависает на кроватью, так, что нужно наклонять голову, чтобы подойти. Но зато большое трехстворчатое окно в сторону крыльца, и вдалеке видны корабельные сосны. Небо светло-голубое, как сильно разбавленная акварель, и низкое солнце над кронами.
— Оставляйте вещи, Анри, и ловите ключ.
Я поставил сумку возле шкафа, и на кольцо мне упал входной код.
— Когда мне можно будет здесь находиться? — спросил я.
— Нравится? — без тени иронии спросил Дмитрий.
— Тесновато, но скорее да.
— Находиться здесь можно всегда. На ближайшие годы — это ваш дом. У вас будут некоторые обязанности по реабилитационной программе, но в остальное время, сколько угодно. Это не ПЦ. Это почти свобода.
— Почти… — заметил я.
— Сфера свободы будет постепенно расширяться. Это вы после ссылки так воспринимаете. После ПЦ народ летает.
— Охотно верю, — вздохнул я.
Он кивнул.
— Пойдемте, я покажу вам учебный центр и столовую. Кстати пообедаем. Пока в столовой, но не привыкайте.
Учебный корпус мало отличался по архитектуре от коррекционного отделения, но смотрелся оптимистичнее: вместо коричневых панелей — полупрозрачные зеркальные, что отражают на верхних этажах небо и облака, а на нижних сосны и снег.
Мы поднялись на второй этаж в класс Кастальского. Маленький, метров десять квадратных. Зато большой экран почти во всю стену, окно с пола до потолка с видом на сосны, простой стол, обитые черной тканью стулья.
— Вот здесь мы и беседуем, — сказал Дмитрий. — Скорее всего, я вас буду приглашать в понедельник и четверг в пять часов вечера. Может быть, по вторникам и пятницам. Точно решим сегодня вечером.
— А как это происходит? — спросил я.
— Пьем чай или кофе, обсуждаем наши планы и степень их осуществления. Сначала вы просто познакомитесь. Я не призываю вас открывать перед вашими коллегами по группе все ваши планы, но хотя бы часть ближайших целей — очень желательно, это отличный стимул.
— А курс «Мирное разрешение конфликтов у вас есть?» — спросил я.
— Есть, конечно. Хотите записаться?
— Не знаю, просто Артур его проходил.
— После ОПЦ? У нас своя специфика и курс более серьезный, но мне не кажется, что несдержанность — основная ваша проблема, мсье Вальдо. Евгений Львович, вы рекомендуете это курс Анри?
— Да пусть пройдет, — сказал Ройтман. — С вспыльчивостью тоже были проблемы, не самые большие, но мы с этим работали.
— Значит надо пройти, — заключил Дмитрий.
— Кто меня за язык тянул! — усмехнулся я. — Просто здесь обстановка такая мирная, что сам бог велел читать этот курс.
— Угу! Мы и читаем.
Мы вышли из учебного центра, миновали еще одно здание с похожей архитектурой, оказавшееся гостевым домом и свернули еще на одну лесную дорожку, которая вела к столовой, такой же полукруглой, но поменьше: всего два этажа.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Еще метрах в пятидесяти есть медицинский корпус, — сказал Дмитрий. — Дальше по этой же дорожке. Думаю, найдете, в случае необходимости. Ловите, кстати план РЦ.
И мне на кольцо упал файл с планом.
— А сейчас обедать, — продолжил Кастальский.
Мы вошли в зал, больше всего напоминавший среднее кафе: мозаичные пейзажи на стенах, высокие окна от пола до потолка и даже скатерти на столах. Приличнее, чем в ПЦ.
Набрали еды и сели за столик.
— Сегодня мы начнем составлять план реабилитационного курса, — сказал Дмитрий. — Точнее составлять будете вы, а я только консультировать. Но есть моменты, которые надо учитывать обязательно. Все наши подопечные совершили что-то непоправимое. Поправить можно почти все: украденное отдать, сожженное и разрушенное отстроить, долги отработать, оплатить лечение пострадавшему. Только мертвых не воскресишь. Это город убийц, Анри. Если жертвы наших реабилитантов перезахоронить сюда — кладбище займет весь остров.
— Сколько здесь человек?
— Около двухсот.
— Значит, мои мертвецы займут пол-острова.
— Скромничаете, Анри. Две трети.
Я вздохнул.
— Анри, с этим ничего не поделаешь. И ваша смерть ничего не исправит. Вариант «пойду повешусь» — это тоже не вариант. Единственное, что вы действительно можете сделать — это расплатиться по гражданским искам. Неадекватная замена, но хоть что-то. И это сделать надо.
— Не могу, — сказал я. — У меня исков на миллиард гео.
— Можете. Анри, у меня три группы реабилитантов, и вы уже заплатили больше всех вместе взятых.
— За меня Хазаровский платил.
— Это неважно. Неважно, добьетесь вы прощения какой-то части долга, кто-то возьмется за вас платить, например, из благодарности, или вы расплатитесь сами. Любой вариант приемлем, если он законен.
— Хазаровский заплатил десять миллионов. В процентном отношении это пшик. Один процент! На большее его не хватило. Ну, что ж, значит, именно во столько он и оценивает свою жизнь.
— Анри, это дурно смотрится, — заметил Ройтман. — Он вообще не обязан.
— Ну, конечно! Мог вообще не общаться и не разговаривать. А он, рискуя своей репутацией, позволил мне быть рядом и великодушно дал себя спасти. Спасибо!
— Анри! Ну, что по кругу? Начнем все сначала? — спросил Евгений Львович. — Ты, прежде всего себя спасал. А уж его — так получилось.
— По-моему, Хазаровский безупречен, — сказал Дмитрий. — Я его слушаю, смотрю его интервью, его выступления и наслаждаюсь. Правильный язык, образование, ум, стиль, сдержанность, искренность, интеллигентность. Говорит, взвешивая каждое слово, и при этом не льстит ни себе, ни собеседнику. Анри! Ну, заслушаешься. Оторваться невозможно.
— Он безупречен только на публику, — сказал я. — При личном общении всплывают несколько иные черты. Может быть, я не столь компетентен в этом предмете, но вот рядом Артур сидит, который общался с ним гораздо больше.
— Подписываюсь под каждым словом, — сказал Артур. — Еще как всплывают. Факт.
— И какие? — спросил Дмитрий.
— Леонид Аркадьевич холоден, расчетлив, эгоистичен и всегда блюдет только свои интересы, — сказал я. — Даже если тот, с кем его интересы пересеклись, не враг ему, а напротив поддерживал его, не прося никакой благодарности, даже если он за него боролся — Хазаровский плюнет и переступит. Я спас ему жизнь, а он отправил меня в ссылку, чтобы не ссориться с Народным Собранием, а потом сюда, к восторгу Евгения Львовича. Мы были с ним в одной лодке, точнее в одном гравиплане, я спас и его, и себя. И он вернулся на свой Олимп, а я в свой Аид.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Анри, еще немного и тебя отправят в коррекционный корпус сразу, после этого обеда, и тогда позор на мою седую голову, — вздохнул Ройтман.