что он Ворже не доверял, а потому, что ему было скучно в десятый раз слушать от подвыпивших мужиков страшные истории, половина из которых была чистая выдумка. «А вот свадьба не выдумка! – думал Драго. – Свадьба – дело серьезное, не то что любовь. Любовь – это шутка: была и нету; повисит и пропадет, словно радуга. Я любви не верю. Непрочная веревка. Влюбляться глупо. Какаранджес вот деньги любит, говорит: „Золото не берет ни ржавчина, ни беда“, а я так думаю, что когда-нибудь аукнется эта любовь ему так, что не смотри мои глаза и глухи мои уши! А свадьба – дело верное. И полезное. Женская рука в хозяйстве всегда нужна! Работы-то много. И старик доволен будет, и, дай-то Бог, я доволен буду… Второй раз, – Драго горько усмехнулся. – Все та же песня. Утеха, конечно, а счастье что же?.. Все вроде есть, а самого главного-то и нет. Успокоит меня женитьба? Она же ребенок!.. И чего мне неймется? То-о-оска, мать ее копытом…». Драго остановился – так ему захотелось вынуть из себя душу и кому-нибудь подарить. Кому, кроме Воржи? Она и красива, и от рода хороша![32]
– Боишься меня?
– А ты?
«Бойко ответила. Добрая девка… Что-то в ней есть. Не даст себя в обиду. Мне такая и нужна! А начнет дурить…»
Тут Драго увидел впереди небольшой костер и услышал звонкие молодые голоса:
– Чтоб мне лопнуть! Цыганские сапожки! Дай поносить!
– Ой, Воржа, как же здорово быть невестой!
«С подружками треплется, – Драго это почему-то растрогало. «Чего мне тут слушать?» – решил он и свернул в сторонку. Лес стоял перед ним стеной – черный, как колодец, но сквозь решетку ветвей желтела луна. Драго вообще любил ночь. Темную ночь. Под ее покровом начиналась неизвестность, и загадки роились, как пчелы в улье. Он любил загадки. И тайны любил. Бывали минуты, когда бремя ежедневных цыганских забот казалось ему совершенно пустым, и он даже думал уйти из табора, но его останавливал простой вопрос: «Зачем?» За мечтами? Это еще несолиднее, чем влюбиться. Драго сам поражался: «И что за мысли голова моя думает? Не сломалась бы она от них».
Быстрыми шагами он вернулся к костру как раз в тот момент, когда роль рассказчика перехватил Лысан, сын Володи и Рубины:
– Я скажу вам, чавалэ, настоящую правду! Все вы помните моего зятя Йоно. Спросите его – Йоно врать не будет! Идет он однажды по лесу, видит – на дороге ящерица лежит, жирная и длинная, как бревно. Он ее кнутом – раз! два! Что за утьки-ватьки? Из брюха – глядь – браслеты, кольца, колье бриллиантовое! Не дай Боже, что за богатство! Йоно думает: «Ай да удача! Спасибо, Дэвла, что надоумил кнутом ее щелкнуть!» А дальше вот что – собрал, что было, а с тем колье мою дочь сосватал! Пусть у них все будет хорошо!
– Подумаешь, колье! – сказал Дятел, разжигая угольком трубку. – Я вам про настоящий клад расскажу. Жили за Удомскими горами цыгане. Там был город, а рядом с ним озеро и гора.
– Это не та гора, из-за которой Змей прилетел? – спросил Муравьед.
– Пес его знает. Только смотрят цыгане вечером – наверху горы этой что-то блестит. Они решили – там клад зарыт. Пошли копать. Копают. А по городу слух пошел. Только лопата о железо стукнула – налетели жандармы, цыган арестовали, яму засыпали, и с этих пор появилась в озере Неухватная Икона – такая, что в руки никому не дается. Люди ее хвать, а она под воду: глубоко ныряет, потом всплывает, но совсем в другом месте!
– Дела! – изумился Рябчик. – Но цыгане-то тут при чем?
– Пес знает. Только люди так говорят! А вот еще помню: охотились мы с братом на вурдалаков, а ружья дома забыли…
Голос Дятла потонул в общем гомерическом хохоте.
– Если б из вранья дома строить, ты бы жил в Вавилонской башне! – подначил Дятла Граф и плеснул себе немного вина. Остальные цыгане дружно поддержали своего вожака в осуждении пустой болтовни. Они к тому времени прикончили оба винных бочонка, и особенно пагубно это отразилось на коротышке. Ему Господь велел пить наперстком простоквашу, но Какаранджес опрокидывал уже третью кружку за вечер и, естественно, окосел. Цыгане не удивлялись – ведь коротышка сидел рядом с Муравьедом, а рядом с Муравьедом все напиваются. Он и ангела бы подбил на это! «Врешь, что не пьешь – маленькую да протащишь!» – улыбаясь, говорил Муравьед и пускал в ход все свое обаяние. Через час его собутыльник сам топил всех вокруг в океане радушного бестолкового многословия, бузил, скандалил, валился с ног, а Муравьед сидел ни в одном глазу и искренне радовался, что смог чужими руками устроить такой славный переполох. В этот раз его жертвой стал Какаранджес.
Язык у ни в чем не повинного коротышки давно заплетался, а в груди царило святое желание сыграть соло.
– Ну теперь послушайте то, что я вам скажу, – сказал Какаранджес, назидательно выставив перед собой указательный палец. – Хоронили в таборе одного цыгана, много хороших людей собрали, могилу вырыли, как царю, стоят вокруг, плачут, рыдают, прощаются с ним, а покойник, глухи наши уши, раз – и сел в гробу. Все бегом, а он за ними понесся – в саване. Ну тем цыганам известно: чтобы от мертвеца избавиться, надо перейти реку. Мертвец даже по мосту ее перейти не может. В общем, они семь рек перешли, а он – за ними! Догнал, явился к своей вдове, говорит: «Ты меня не бойся. Я не черт, я от Бога». Вдова ему: «Убирайся. Откуда пришел, туда и иди. Не хочу тебя видеть». Он – за порог, взял веревку и повесился в лесу, а утром сын по грибы пошел, труп отца увидел и повесился рядом!
– Кали траш![33] Черт всегда навредить сумеет – не так, так эдак, – промолвил Антрацит.
– Ну да, – поддержал его Рябчик. – А я вот слышал от одной бабки, что покойники сами ходить не могут. Это черт в них вселяется и изнутри их телами двигает – как куклу за нитки дергает.
– Вот-вот, – старый Муша поднялся на затекших ногах. Его порядком утомили ночные разговоры, и он уже хотел уходить, но тут вдруг увидел Буртю, незаметно примостившегося между Муравьедом и Коротышкой:
– Буртя? Ты что здесь делаешь? Иди спать. Нечего тебе это слушать!
– Да пусть сидит! – вальяжно произнес Граф.
– Нас по-другому воспитывали.
– Когда это было? Муша! Съел бы я твою печень! В хорошей компании и неправильное – правильно. Он же не девчонка – в штаны не наделает!
Буртя благодарно посмотрел на Графа.
– Раз барон разрешил!.. – согласился Муша, тем более что