ним не хотели, но на этот раз им пришлось укоротить поводок своей гордости и послать за ним ходоков. Узнав, что пациент – цыган, лекарь Евсеев наотрез отказался выполнять свой врачебный долг. «Пусть гниет, падаль, – подумал медик. – Они наших детей воруют, а я их лечить после этого стану?! Никогда!» Но отделаться от цыган было не так-то просто. Они всячески пытались заболтать провинциального эскулапа: то бессовестно льстили, то угрожали поджогом, а то заклинали собачьим волосом и мертвой землей – казалось бы, что может быть страшнее, но врач оставался одинаково глух и к запугиваньям, и к просьбам. Тогда Антрацит метнул на кон свой последний козырь – выложил перед лекарем инкрустированный золотой гребень. Евсеев был лысым, как самовар, но на это купился. Он накинул беспогонную шинель, вставил ноги в сапоги и отправился в табор.
Случай оказался не из простых. «Очень интересно, очень интересно», – бормотал Евсеев, прощупывая и простукивая старика до тех пор, пока не нашел в себе смелость признаться в том, что зашел в тупик. Цыгане молчаливо ожидали его вердикта. «Эге, – смекнул лекарь. – Про тупик-то им лучше не знать, а то и гребень пожидят. С них станется. Неудобный народец!» Он постарался ничем не выказать своего замешательства и даже прибегнул к латыни, чтоб скорее всем запудрить мозги, но цыгане, прослушав его тираду, только кивнули: «Это мы поняли, а теперь скажи, как нам Мушу на ноги поставить?» Евсеев не дрогнул. Он привык иметь дело с темным крестьянством и от всех неизвестных ему болезней предписывал лечить наложеньем пиявок. Это помогало сохранить его ученый авторитет и заработок, потому что больные иногда и впрямь выздоравливали – разумеется, независимо от прописанного рецепта. С Кирилешти ушлый медик надеялся провернуть тот же фокус, но цыгане сказали, что уже однажды прикладывали пиявки по совету одного его ученого коллеги, и они навеки излечили их от недуга под названьем «наивность».
– Ну что же, – вздохнул Евсеев. – Я полагаю – медицина бессильна. Прогревайте старика у костра, окатывайте речной водой, а потом снова грейте. Это называется термический контраст. Может – поможет. Но не ручаюсь.
«Только зря прошатался, – думал лекарь, возвращаясь в деревню. – Однако действительно диковинный прецедент. Вечно у цыган все не так! Пожалуй, напишу в „Медицинский вестник“».
Вторым из гажей, приглашенных к Кирилешти, оказался патлатый поп. Он представился Николаем, отчитал положенные молитвы, сказал: «Аминь» – и побрызгал Мушу святой водой. Цыгане искренне ждали чуда. На попа возлагались большие надежды. Когда все иные средства испытаны, что остается нам, кроме веры? Однако поп помог Муше не больше, чем помогли бы пиявки или термический контраст. Его из вежливости позвали отобедать, а поп решил: «Дают – бери, бьют – беги» – и остался.
– Что, отец Николай, – спросил у попа Ишван, – неужели на том свете Бог с цыганами крут бывает?
– Он со всеми крут, если грешен.
– Кто не грешил, тот во младенчестве помер.
– Это верно.
– А вот ты, батюшка, весь такой здоровый, цветущий – видно, Бог тебя любит, а скажи мне – что же с нашим больным случилось? Целый день лежит как покойник. Сколько ты молитв прочитал, а пользы-то нет!
– Не все Николы – чудотворцы, – резонно заметил поп, в особенности налегая на окорок. Цыгане дивились: «И как в него столько влезает?!»
Обглодав последнюю косточку, поп удовлетворенно крякнул, поднялся из-за стола и добродушно потрепал по вихрам первого попавшегося под руку цыганенка.
– Маму с папой слушаешь? Молодец! – похвалил отец Николай и, насвистывая светскую польку, отправился на блины к уездному воеводе.
– Запихнул в пузо целого поросенка и пошел дальше Иисуса славить! – едко высказалась вслед попу Гулумба. – Тоже мне святоша нашелся! Если б из него дали сала натопить, я б две бочки наполнила!
– И не говори! – согласился Ишван.
А Муша все лежал и лежал, как доска, – равнодушный к добру и злу.
Граф отвел Драго в сторону:
– Надо бы тебе до Заики съездить.
– Кто такая? Почему не знаю?
– Заика – знахарка. Она в городе училась, операции делала. Хирургом была. Потом кто-то помер у нее под ножом, и она завязала – никаких операций, как отрубило. Уехала ото всех, стала травки да корешки собирать, отвары настаивать, зелья варить. Очень мудрая женщина. Когда мы здесь в прошлый раз кочевали, у брата моего разболелась голова – на кусочки раскалывалась! Черная жуть! Он ее готов был в муравейник засунуть! А Заика ему боль отшептала!
– Когда это было?
– Да вот уж лет десять прошло, наверно.
– А Заика жива еще?
Граф хлопнул себя по коленке:
– Надо было доктора расспросить!
– Гаденький докторишка! Он все равно ничего не знает, кроме своих пиявок! – встрял Какаранджес.
– Как к Заике добраться? – Драго знал уже, что поедет.
– Верхом часа два. Поезжай вдоль реки. Она живет в пещере на правом берегу. Не промахнешься. Там никого больше нет. Люди к ней обращались, только если беда случалась.
– Ну так вот она – беда, – кивнул Драго в сторону лежащего Муши.
Плоское угрюмое небо окрасилось в цвет мокрой стали. Драго оседлал Сэрко и заложил за голенище зазубренный ножик. Бессонная ночь не добавила в нем усталости – цыган был вынослив, как ветер.
– Возвращайся быстрей, – Буртя вытер ладонью размокший нос.
Старший брат его подбодрил, но не слишком уверенно.
Только Сэрко был рад походу. Для него удовольствие и скорость были одно.
Драго вскочил в седло: «Ну-ка, братец, лети!»
Табор скрылся за лесом. Цыган мчался галопом. Он был огорчен, но спокоен. Сердце не рвалось в клочья, а ум оставался на рельсах здравого смысла – тысячи раз умирали люди под этим небом. Драго не видел ничего особенного в том, что это может случиться с его дедом, как случилось когда-то с его первой женой, с его родителями, да с кем угодно. Истинная суть происшедшего была ему пока невдомек. Так бывает – случается в жизни нечто, а фатальные последствия доходят до нас не сразу – словно гром, вечно опаздывающий за разящим ударом молнии.
Глава четырнадцатая
Кэ кон гостинава, долэс и шарава[35].
Лес был густой, а тропа – заросшей. Зарубки на деревьях, потемневшие от времени, в вечерних сумерках были едва заметны, и цыгану пришлось бы трудно, если б не река, чей неумолчный шум, доносящийся слева, служил надежным ориентиром.
Из-за мохнатых еловых лап Драго ехал медленно и без удовольствия. Пирамиды муравейников подчас поражали своим размером, но в остальном путь был монотонный. Папоротник раскинулся сплошным слоем, скрывая землю и спины корней.
Вдруг послышался страшный треск. Непроизвольным движением Драго так резко натянул поводья, что чуть не поставил Сэрко на дыбы, а