Потом ярлыки осыпались[?]
Живопись и разнообразная графика Алексея Жабского вышли наконец в последние три-четыре года из тени домашних «фондов» на свет и обсуждение персональных выставок. Жаль только, что уже без него. Сначала небольшие города, потом Москва - выставочный зал Музея А.С. Пушкина на Арбате, Школа акварели Сергея Андрияки и вот теперь, в ноябре, его картины примет Центральный дом художника.
Алексей Александрович Жабский (1933–2008) родился в Сибири, окончил художественное училище в Свердловске, в 1959 г. поступил в Художественный институт им. В.И. Сурикова и прожил как осуществлённую мечту годы учёбы на отделении станковой живописи. Московская школа и в новых условиях хранила традиции русского искусства, восходящие к опыту знаменитого Союза русских художников. А что до программного соцреализма, то здесь в нём активно развивали вторую составляющую – «старый добрый» реализм, прочную основу для творческих исканий молодых художников, залог вневременного значения их картин.
Исторические, историко-революционные темы, сюжеты из современной жизни – всё это разнообразие давало молодому художнику возможность выбора и творческой самореализации. Тогда, в 60-е годы, Алексей Жабский начал писать сложные многофигурные композиции и разрабатывал это направление около двадцати лет. Здесь, в частности, акварельные и живописные варианты – «По долинам и по взгорьям» и «Мы новый мир построим», «Провозглашение Советской власти в Угличе» и «Перед началом торжественного собрания…», где над рядами сидящих кумачовый лозунг «Владыкой мира будет труд». Эти работы соединяют в себе несколько важных для художника слагаемых. Приверженец реалистической школы, он берётся за сюжеты, которых не видел. И тут, сознательно или безотчётно, находит решение, доверяясь песенной образности, и уже в её систему вводит богатый опыт пейзажиста и портретиста.
В начале 1980-х годов, когда многих художников вдохновляло восьмисотлетие Куликовской битвы, Жабский напишет несколько исторических композиций. «На поле Куликовом» – картина и акварель того же времени. Сбор войска у стен деревянного града, «фресковые» цвета и мастерское построение многолюдья с его статичной и динамичной составляющими, с толпой, из которой выступает войско. И опять как вариация темы вторая работа «На половецкие степи»: из деревянных ворот града выступает княжеская дружина, над мерным движением всадников стяги и копья, в строе и в толпе много белого цвета и светлых спокойных красок. Как и другие его современники, Алексей Жабский обращается здесь к стилистике древнерусского искусства.
Картины этого ряда после выставок не возвращались в мастерскую, они разошлись по музеям разных городов и Москвы (Третьяковка, Центральный музей Вооружённых сил и др.). Музеи вообще хорошо знают Жабского, охотно включают его произведения в свои собрания и экспозиции, его высоко оценивает критика («картинщик легендарно-песенного лада», «классик натюрморта»), у художника есть свой зритель, пусть пока не очень многочисленный, но верный и «прирастающий» с каждой новой выставкой.
Среди пейзажей Жабского виды старой Москвы – Музей А.С. Пушкина на Пречистенке, площади, фасады, колонны… Город стряхивает с себя случайные приметы, приобретает строгую ясность черт и замирает в рассеянном мягком свете. Любимый им Углич с торговыми рядами и домиками, со стенами соборов и куполами старых лип, раскрытых над улицами, преображается в некую почти идеальную провинцию вообще.
«Яблоки и сливы». 1994 г.
Его натюрморты – как «полное собрание» поверхностей и оболочек: кожура и кожица фруктов, скорлупа орехов и яиц, корка дыни или арбуза, шелуха лука и чеснока, рыбья чешуя. И всё это богатство на фоне дерева или металла, но чаще всего – рядом с бумагой. Немного мятый коричневатый пакет бродит у него по холстам и бумаге, оставаясь рядом с тем, что в нём только что было, – орехи, тяжёлые гроздья винограда, сушёная рыба. Художник будто присоединяется к лукавой игре подмены, которую по своему давнему сговору бесконечно ведут мастера натюрморта. Глазу зрителя предлагается потрогать вещи, и взгляд впрямь касается их, не оставляя следов и унося странно-тактильные ощущения.
Темперная работа «Анна» (2003 г.) с воспроизведением портрета Анны Олениной работы Кипренского – нечто программное для художника («портрет в натюрморте», каких у него несколько), в ней знание пушкинского времени, любовь к его духу и опять-таки игра – поверхностей, оттенков цвета и смысла.
Лист чуть отстаёт от стены, уголки бросают тень, взгляд из рисунка через воздух акварели обращён к зрителю, мимо зрителя. Рядом гипсовый медальон, посвящённый 1812 году, а на простой полке внизу вещи совсем уж из сегодня – «советская» посуда с условно-старинным рисунком. Но почему этот наивный «дилижанс» и «галантная сцена» в парке опять ведут в тогда ? Вот и ткань рядом, сгустившая в свой орнамент оттенки фона, как продолжение каких-то складок платья и шарфа из рисунка. Четырёхчастное посвящение Пушкину – его молодости, влюблённости, гордости за Отечество.
Одни натюрморты – то вне времени, то с конфетами «Мишка косолапый», тонкие цветущие веточки в воде – для пристального разглядывания и разгадывания. Иное дело, классические постановки, с драпировкой и выстроенными отношениями света и тени, – здесь прямая ссылка на старых мастеров, испанцев или голландцев. Или ещё другое: чугунок, картофелины и хлеб на простом деревянном столе, какие бывают на общих кухнях, а за окном громада собора – в его прошлом величии и нынешнем запустении.
Волжский город Углич – каменный и деревянный, лесной и речной, светлый и тёмный – прочно вошёл в жизнь семьи Жабских. Так сложилось, что именно в провинции мастер находит многие важные образы и решения, своего рода живые формулы , применимые к разным творческим задачам. Здесь ему особенно хорошо работалось над портретами.
Общежитие педучилища на многие сезоны заменило Жабскому творческую дачу. Тогда это был келейный корпус бывшего монастыря вблизи центральной площади с туристами и людными праздниками, здесь жило многоликое сообщество большого двора – студентки, старики и дети из соседних домов. Художник с мольбертом, летний обитатель одной из келий, оказывался в центре этой жизни: ему позировали, тут же всё обсуждали, по вечерам ходили в гости «на грибы» или устраивали концерты – для себя, для гостей. На глазах этого двора писались большие картины, а сама его живая многоликость дала Жабскому целую галерею образов.
Может быть, в этом дворе художнику мелькнуло и собственное детство. Он был вторым из шести детей железнодорожного обходчика: Сибирь, предвоенные годы, одинокая будка у железной дороги – всё это так далеко от пути к «изящным искусствам».
Отдельно, но и в тесной связи с рассказами о детстве, Жабский двадцать лет работал над серией композиций «Дети войны». Небольшие картины, листы акварели – всё это жизнь одной семьи, его собственной, здесь совсем немного персонажей извне. Перед зрителем жизнь невоенных людей в войну, хотя и очень далеко от фронта. Без выстрелов и крови, без героизма и пафоса показан замкнутый круг войны. День за днём холодная землянка, куда после гибели отца они перебрались перед самой войной, слабый свет, одни и те же немногие вещи, один и тот же голод, одна книга («Сказки Пушкина»), песни матери, карандаши. К этому художник возвращался снова и снова.
Одно из самых сильных впечатлений военных лет – базар, где можно было услышать новости и, главное, увидеть и запомнить множество вещей, случаев, лиц («я его воспринимал как большое яркое зрелище и ходил туда при всякой возможности»). Это было особое место, где всё «на миру», где всему дают цену – и не только в деньгах. Через много лет он поставит свой этюдник в гуще базарной толчеи, представляя свою работу как приношение этому разному люду. Вокруг художника, выбирающего натуру, как обычно, собираются дети, похожие на их семейную стайку братьев-сестёр, поодаль его жена и неизменная спутница присматривается к горе гончарных изделий (какой-нибудь вещи с этого прилавка прямая дорога в будущий натюрморт), дальше платки, разговоры, телеги… Столько всего для внимательного взгляда!
Художник по природе своей пересотворитель , он забирает из «общей реальности» материал для реальности собственной, возникающей в пространстве его картин, а потом приглашает туда зрителя. Картины Алексея Жабского – территория спокойного и ясного бытия, мир как он есть, но в отсутствии пафоса и диссонансов.
Каждая из прошедших в последние годы выставок стала своего рода ступенькой к самой значительной – в ЦДХ. Более двухсот работ – картины и разнообразная графика, все любимые жанры художника, и многое, в частности портреты, будет показано здесь впервые. Если это и не «полное собрание», то самое весомое «избранное» Алексея Жабского, предложенное внимательному зрителю.