— Ты должна отказаться от этого намерения, — возразил Никетас. — Император поступит с тобой беспощадно!
— Я не дорожу жизнью, только бы спасти вас.
— Кроме того, я уверен: Мануил не поверит тебе. Он подумает, что ты его обманываешь, чтобы отвести его гнев от моей головы. Поверь, что только один Кризанхир в состоянии исправить это сложное дело… Да и пора покончить, наконец, с императором: кровожадность и алчность его выше всех выражений, он поднимает руку только с целью наносить удары счастью других. Вчера, например, он вопреки всем правам человека приказал арестовать венецианских посланников. Кто знает, что ему придет в голову завтра? Моя жизнь и имущество подверглись опасности лишь из-за пустого и не доказанного подозрения, а ведь я служил императору честно и верно целых пятнадцать лет. Сегодня он избрал своей жертвой меня, а завтра изберет кого-нибудь другого. Это еще не все: по милости его Венеция в силу прав своих пошлет на нас своих могущественных союзников, которые обратят в груду развалин наши церкви и дворцы и разграбят все наше кровное достояние. Но если аколут выполнит сегодня задуманное, то отечество наше избавится от гибели. Посланники будут отосланы обратно, осыпанные почестями. Торговля разовьется, и наше благосостояние еще больше увеличится под охраной прочного мира.
— Вы говорите, что их освободят? — спросила быстро Зоя.
— Да, мы исполним это, так как того требует справедливость и честь!
— Он будет освобожден! — проговорила девушка. — Он будет цел и невредим. Пусть он будет обязан этим блаженством мне! — добавила она после минутной, но невыразимо тяжелой душевной борьбы.
— Зоя! — проговорил боязливо старик, не зная, каким будет ответ дочери. — Меня ждет аколут. Что мне сказать ему?
Зоя полузакрыла свои чудные глаза и приложила руку к сердцу, как бы желая уменьшить его биение.
— Скажите ему, что я готова повиноваться вам, — ответила она.
Тронутый и обрадованный этой неожиданностью, министр кинулся к дочери и сжал ее в объятиях.
— Зоя, Бог наградит тебя за твою благородную и тяжелую жертву! — воскликнул он с признательностью.
— Да услышит Он ваше желание, отец! — ответила девушка, с трудом сдерживая слезы.
Но великий логофет не слышал этих слов: он бросился бежать с утешительной новостью так же быстро, как вор с драгоценной добычей.
VI. Кинжал императора попал в дурные руки
После двухчасовой беседы с аколутом старый Никетас, закутанный в широкую мантию, проскользнул в Бланкервальский дворец. Его проводили в подземную темницу к венецианским посланникам.
Сиани, сидевший на койке, покрытой соломой и бараньими шкурами, был погружен в глубокое раздумье, меж тем как Орио спал на другой глубоким сном. В это время дверь заскрипела, и в нее вошел кто-то, прикрепив к стене факел. Незнакомец подошел к Сиани и протянул ему холодную и дрожащую руку.
— Вы узнаете меня, конечно, монсиньор? — произнес он тихо, открыв свое лицо.
Валериано узнал в ночном посетителе великого логофета.
— Вы стали жертвой предательства Комнина, — продолжал последний, — и я пришел ободрить вас.
Сиани недоверчиво посмотрел на старика, который поспешил добавить так же тихо:
— Через час вам и всем вашим соотечественникам, арестованным по приказу императора, будет возвращена свобода. Все ваши испорченные корабли будут снова отремонтированы, конечно, за наш счет. Товары вам возвратят без всяких оговорок. Только от вас будет зависеть, останетесь ли вы в Константинополе на прежних правах или вернетесь в Венецию.
— Знаете что? — отозвался Сиани. — Вы напоминаете мне Мефистофеля, предлагая так великодушно и свободу, и честь, и славу… Уж не потребуете ли вы мою душу взамен предлагаемых благ?
— Я говорил с вами без всякой задней мысли.
— Серьезно? Да вы просто поражаете меня неожиданностями!
— Через час Комнин не будет императором.
Сиани побледнел.
— Вот список заговорщиков, — продолжал министр. — Вы видите, что их довольно много, и все они вдобавок принадлежат к числу влиятельных людей.
Молодой венецианец просмотрел быстро список, в котором фигурировали имена знаменитейших сановников двора.
— И вы уверены в успехе заговора? — спросил патриций.
— Дворцовая стража на нашей стороне, — ответил Никетас. — Все евнухи подкуплены… А вот вам и доказательство, — заключил старик, вынув из-под плаща драгоценный кинжал, который Мануил клал на ночь под подушку.
— Вы хотите убить его? — прошептал венецианец, глядя ему в лицо.
Логофет ответил утвердительным знаком, на который Сиани отозвался улыбкой.
— Будьте же осторожны! — заметил он с иронией. — Комнин силен и храбр и, пожалуй, не даст убить себя, как кроткого ягненка… Было бы даже смешно, если б вам удалось убить всем известного и ловкого убийцу! Это бы рассмешило самого сатану!
— Один из невольников всыпал в питье императора порошок, который погрузит его в самый глубокий сон.
— Но ведь убийце императора грозит опасность: найдутся ли у вас такие смелые и надежные исполнители дела?
— Двадцать человек добиваются чести отправить на тот свет изменника Комнина. Но наш мудрый совет решил предоставить это достойное дело вам или Орио, приняв во внимание, что вы лично смертельно оскорблены Комнином.
— Но да это ведь низость! — воскликнул Сиани, оттолкнув старика.
— Что тут происходит? — спросил проснувшийся Орио, протирая глаза.
— Великий логофет пришел предложить нам честь убить императора, — ответил Валериано.
— Да разве ты считаешь нас палачами, презренный? — крикнул Орио, соскакивая с койки. — Тебя, вот кого следует убить без разговоров.
Взбешенный Молипиери схватил его за горло.
— О, сжальтесь, — прохрипел, задыхаясь, старик, стараясь вырваться из рук венецианца.
Сиани заступился за него и оттащил товарища.
— Благородные синьоры, — бормотал Никетас, оправляя одежду. — Мы предвидели ваш протест… И я не осмеливаюсь настаивать. Надеюсь, что по истечении часа вы и все ваши соотечественники будете уже свободны, а все мои обещания будут свято исполнены. Теперь же позвольте мне удалиться отсюда, так как заговорщики ждут только вашего ответа, чтобы приступить к делу.
Он низко поклонился и хотел уже уйти, когда Сиани вдруг остановил его.
— Я обдумал вопрос, — сказал он логофету, — и пришел к заключению, что ваше предложение не так оскорбительно, каким я счел его под влиянием нахлынувших чувств.
— Благородный венецианец, ваши слова радуют меня до глубины души! — отозвался старик, сжимая крепко руку молодого патриция.