Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Славко появился в своем кабинете только после трех. Он сделал вид, будто еще не знает о побеге Андрея, и потребовал немедленно привести его к себе. На сей раз приступ ярости начинался медленно, он не давал оплеух подчиненным, только ударял кулаком под ребра. Впрочем, своих мелких агентов он действительно выслал на поиски — в качестве бродячих торговцев, безработных сезонников, холодных сапожников. Но все шло тихо, он даже бранился реже обычного. Затем исчез часа на два. Вернувшись, он собрал свой малый штаб, ребят, носивших одинаковые соломенные шляпы с голубой ленточкой, — он звал их своими «верными дерьмовыми паладинами»; пригласил и того молодого господина, которого прислали из столицы — на практику, как ему было официально объявлено.

На самом же деле тот должен был следить за ним и в нужный момент подставить ему ножку, догадывался Славко.

— Что слышно об этом негодяе? — поинтересовался он.

Один из его помощников ответил:

— Пока ничего. Облаву они провели, но попался только вор, которого подозревают в убийстве с целью ограбления.

— Конечно! Воров ловить — это они умеют, потому что сами все воры. Чтобы поймать коммуниста, им, видно, самим нужно стать коммунистами.

Эту остроту Славко повторял часто, и «паладины», как и положено, засмеялись. Не смеялся только «молодой господин».

— Какие будут у вас предложения по его поимке, господин доктор Марич? — обратился к нему Славко, про себя решив нынче же вечером перейти с ним на «ты».

Марич подумал и ответил:

— Господин комиссар, я — новичок и не могу делать вам предложений. Я уверен, что вы и так его поймаете. Правительство не зря вам доверяет.

«Жаль, что я выгляжу недостаточно пьяным, — подумал комиссар, — а то можно было бы сразу перейти на „ты“ и сказать ему, чтобы не выпендривался и отписал в своем следующем доносе: за доверие, мол, комиссар благодарит, но сам этому правительству ни на грош не доверяет. Ну да ладно, с этим можно подождать, уважаемый молодой господин».

— Ну что ж, пошли, негодяи мои дорогие! Вас, уважаемый молодой господин, это тоже касается. Когда я говорю «негодяи», я обычно имею в виду всех присутствующих.

Большая открытая машина медленно ехала через порт. Пусть все видят, что Славко сам вышел на охоту. Он сидел на заднем сиденье, удобно откинувшись, огромный, опухший, шляпа на выступающем брюшке, руки на ляжках. Он специально поехал через порт, чтобы смутить побольше народу. Друзья беглеца непременно захотят сделать что-нибудь, попытаются предостеречь его. И отлично. Их послания меньше помогут жертве, чем посланцы — охотнику. Хотя на этот раз Славко не нужны были и посланцы — куда идти, он знал лучше их. Птичка улетела и теперь где-то хлопает крылышками. Но у нее есть гнездо, значит, рано или поздно она полетит туда. Всегда надо искать гнездо, а не птицу. Тогда птица сама слетит тебе в руки.

В деревне все было спокойно; когда они приехали, народ сидел по домам и ужинал. В кабачке торчал только один из бродячих торговцев. Они заказали обильную трапезу. Славко веселился, пил вино из зеленой глиняной кружки и болтал с хозяином и его невесткой. Хорошо все-таки иной раз уехать из города, из конторы со всеми ее неприятностями, и забыть обо всем на целый вечер, побаловаться славной деревенской едой, попить вина, попеть песни, а может, и сплясать коло[3]. Конечно, сидячая чиновничья жизнь наградила его брюшком, и редко кому придет в голову, что ему еще нет сорока, но когда дело доходит до пляски, он еще может потягаться с молодыми. И он поднял кружку и выпил за здоровье молодой женщины.

— Деревня у нас бедная, простая, — помедлив, сказал хозяин.

— Сами виноваты, — заявил комиссар, — могли бы потрудиться, завлечь иностранцев. Они приезжали бы, снимали тут комнаты, покупали бы вино, разные овощи-фрукты и платили бы хорошо, всем была бы польза. А так вашей деревни никто не знает и красоты ее не видит, будто ее и на свете нет.

— Ну, — сказала невестка, — есть тут у нас один иностранец, он даже домик купил, не в самой деревне, а поблизости. Живет тут два-три месяца в году, сам художник, даже нарисовал нашу старшенькую и платы не взял, просто она ему понравилась. А так почти и не показывается.

Славко порасспрашивал о детях — разговор был задушевный. Портрет он тоже хотел посмотреть, но художник, к сожалению, оставил его у себя. А сейчас он в отъезде. Да, жалко. Да, наверное, портрет там, у него в доме, но войти туда нельзя — он запирает его, когда уезжает. Тут женщине понадобилось уйти, помочь свекрови на кухне. Зашел молодой парень — купить папиросной бумаги и спичек. Славко угостил его ракией, позубоскалил насчет девок в деревне, насчет его зазнобы. Стали подходить и другие — видимо, сначала постояв и послушав у открытой двери. Он со всеми был весел, хлопал их по спине и по брюху, спрашивал, кто умеет играть на гармони, петь и плясать, и правда ли, что у них тут девки такие красивые, что даже художник любит их рисовать. Деревенские поначалу робели, глядели недоверчиво, но потом вдруг заговорили все разом. Комиссар повторял все громче:

— Хозяин, наливай всем, я плачу — сегодня я угощаю! Пейте, Господь не допустит, братья мои, чтобы вы умерли от жажды.

Крестьяне делались все шумнее и словоохотливее, «паладины» подсаживались к ним, выходили и снова входили. Кабачок опустел лишь к полуночи.

Но вот «паладины» пропали куда-то; хозяина и его домочадцев Славко отправил спать. Марич спросил:

— Ну, что же дальше? Когда мы будем продолжать операцию? Вам хотя бы известно, где скрывается Андрей Боцек?

— Слишком много вопросов сразу. Напиши в своем отчете, что комиссар Мирослав Хрватич надрался до чертиков, чем произвел на всю округу самое неблагоприятное впечатление, что он говорит «ты» сыну будущего министра Марича и что на правительство ему насрать. Вот, теперь я ответил на все твои вопросы, и давай вставай, засранец, я хочу лечь на эту лавку и поспать хорошенько. Смотри, чтоб меня не будили, и не давай мухам садиться на мою физиономию.

Марич медленно поднялся — высокий, худой, широкоплечий, изящно посаженная голова на чуть-чуть длинноватой шее; он был красивый мужчина и знал это. Пока он обходил стол, приближаясь к комиссару, руки его были в карманах пиджака. Подойдя, он медленно вынул из кармана левую руку и приложил ее согнутой ладонью к правой щеке комиссара, точно хотел погладить. Придержав таким образом его голову, он молниеносно вытащил из кармана правую руку и влепил комиссару три пощечины, делая между ними краткие паузы, чтобы также нежно придержать лицо комиссара с другой стороны.

— За засранца и тыканье была только эта, третья пощечина. Две первых — это старый должок. А теперь ложитесь на лавку и спите. Пойду вымою руки.

Славко сперва так и стоял неподвижно, даже не поднял руки к опухающей щеке, потом молча улегся на лавку. Марич пошел искать колодец. Он понимал, что жизнь его в опасности, что он может и не дожить до утра. Ему, как и многим в стране, жизненный путь Мирослава Хрватича, знаменитого Славко, был известен — одна жирная, временами извилистая, но нигде не прерывающаяся линия.

Единственный сын деревенского учителя, он едет учиться в город, в гимназию, становится членом тайного гимназического союза и участвует в подготовке покушения на венгра-губернатора. Затевали скорее в шутку, но кончиться могло вполне серьезно. Покушение раскрыто, Славко бежит в Сербию, потом возвращается; его не преследуют. Он поступает на юридический факультет, чтобы стать адвокатом — или, как хотелось его честолюбивому отцу-учителю, судьей. После выстрела в Сараево его арестовывают, в числе многих, и даже пытают, как утверждают некоторые. Спустя несколько дней после ареста почти все его друзья оказываются за решеткой. Его самого быстро выпускают, потом забирают в армию и направляют в «отряд по восстановлению спокойствия и порядка на оккупированных вражеских территориях», который всюду быстро прозвали «карательным». Но у них все законно, все по уставу Императорско-королевской армии. Без суда они не казнят. Славко — юрист, правда, недоучившийся, но идет война, и его назначают помощником аудитора[4]. Вешают четырнадцати-пятнадцатилетних мальчишек — Славко постановил считать их совершеннолетними, и все в порядке. Путь отряда можно проследить по деревьям: он оставляет за собой целые аллеи повешенных. Сербский народ, у которого австро-хорватский каратель Мирослав Хрватич когда-то нашел убежище и братскую помощь, называет эти аллеи «аллеями Славко».

В 1916 году Славко переводят в полицейское управление столицы его родного края[5]. Когда империя рушится, он успевает скрыться. Он чувствует, что за его убежищем следят. Они разорвут его на куски, он заслужил это, сербская армия уже вошла в город, для Славко пришла пора расстаться с жизнью. Но ему не хватает мужества спустить курок револьвера, ствол которого уже у него во рту. Он напивается до бесчувствия — пусть найдут и убьют его спящим. Конец так конец. Просыпается в недоумении: он еще жив, они не приходили. Они все еще празднуют освобождение, на улицах еще стреляют. Неразбериха. Его трясет от мысли, что они могут прийти в любой момент. Он боится, что они еще долго заставят его мучиться и ждать. И все-таки ему еще не хватает мужества покончить с собой. Бежать? Раньше он не думал об этом, а теперь уже поздно, его слишком хорошо знают, он боится даже выйти на улицу. Если так пойдет и дальше, то он погибнет не от руки сербов, а от голода.