— Ну и жарища... Мы ближе к Туркмении?.. Да, я никогда не любила географию... А здесь ничего. Как будто в кинотеатре. Какой будет фильм? или картина, говоря бабушкиным языком?
— Картина скучная. Три дня в Бийске... — Он достал сигарету.
— О, только не кури.
— Почему?
— И так душно.
— Что же мне, всю ночь терпеть?
— Наверное.
— Ну! Лучше бы я заночевал на лавке перед входом.
— Не злись.
— Ты боишься пожара?
— Да, кстати, мы заперты. Но... просто мне как-то неприятно.
— Раньше ты не обращала на это внимания.
— Хорошо, кури.
Он чиркнул спичкой, встал и отошел подальше.
— Табак ублаготворяет, — сказал он. — И чувствуешь себя приобщившимся к культу... Ты обиделась?
— Нет.
— Давай ужинать. Откроем тушенку. Хлеб есть. Сыр. Лимонад. Печенье забыли купить.
— Да ничего... Мм, не режь, пожалуйста, хлеб... вытри сначала жир. — Она поперхнулась, закашлялась. — Я не буду.
Он удивленно смотрел на нее:
— Вообще... странно все это. Ведь я, кажется, предупреждал.
— О чем?
— О том, что туда, куда... то есть там, где мы будем жить, нет ни магазинов, ни ресторанов. И нам придется вести жизнь простую. И здоровую. Так?
Она кивнула.
— И что у тебя не будет шикарных нарядов, — продолжал он, — что твоими подругами будут птицы, ну, или какая-нибудь жена егеря, или дочь скотовода. — Он сглотнул. Запах свиной тушенки и хлеба мешал говорить.
— Я все помню, — сказала она, — давай есть.
Он хмуро взглянул на нее и принялся намазывать тушенку на хлеб. Ноздри девушки подрагивали. Она взяла бутылку.
— Откупорь, пожалуйста.
Она торопливо отпила из бутылки.
— Но там озеро, тайга, — говорил он, добрея от еды, — а это значит, что к столу можно подавать, например, копченого тайменя, пироги с оленьей печенкой...
Она приложилась к бутылке.
— ...провяленное мясо кабана.
Она судорожно вздохнула. Он взглянул на нее, жуя. Она сморгнула слезы.
— Крепкая газировка? — добродушно спросил он, беря бутылку. Отпил, не вытерев жирных губ.
Она больше не притрагивалась к бутылке. Жевала хлеб.
Утром появился сторож и отпер дверь. Они умывались в струйке питьевой воды, бившей вверх из декоративной каменной вазы на лужайке перед входом. Первый автобус привез работников аэропорта в форменных рубашках, синих брюках и юбках. Сторож уехал.
Надо было отправляться на поиски гостиницы. Она не хотела оставаться одна. Он доказывал ей всю нелепость этой прихоти, — что же им, таскаться по Бийску с вещами? Камеры хранения там не было. Попытки с кем-нибудь договориться окончились безрезультатно. Никто не соглашался взять их вещи — а вдруг что-то исчезнет? кто будет отвечать? И девушка упорствовала, за ней этого раньше не замечалось — слепого упорства.
— Но мы же не будем еще одну ночь сидеть здесь? — спросила она.
Он подумал.
— Не знаю.
— Но как-то неудобно снова напрашиваться к тому дядьке, — сказала она.
— Может, дежурить будет другой.
— И неизвестно, разрешит ли ночевать здесь. Лучше уж перебраться на железнодорожный вокзал. По крайней мере там есть камера хранения, — торопливо проговорила она.
Он взялся за рюкзак, взвалил его на спину, подхватил сумки и молча пошел к остановке. Они уехали в город.
Сойдя на одной из остановок, устроились на лавке возле жилого дома; она купила в ларьке пирожков с повидлом, воды, спросила у продавщицы, где бы им отыскать гостиницу с местами, — та посоветовала одну гостиницу на окраине, объяснила, как добраться.
И только они взялись за пирожки — хлынул дождь. К этому шло, со вчерашнего дня парило. И вот рванул ливень, они мгновенно промокли, пока бежали к ближайшему подъезду. Спрятались под козырьком.
По тротуару неслись потоки воды с листвой, смятыми бумажками, окурками, стаканчиками из-под мороженого.
Из подъезда вышла толстощекая сивая бийчанка в нарядных белых туфлях, лимонной юбке и сиреневой блузке. Мгновенье она изумленно смотрела на безудержный ливень и коричневый поток, прижимая черную лакированную сумочку с блестящими застежками толстой рукой к бедру, потом взглянула на бледную рыжую девушку с синеватыми кругами под глазами, на ее спутника, на их вещи, снова возвела изучающие глаза на девушку — и в них появилось какое-то прискорбное выражение, губы слегка презрительно покривились. Девушка отвернулась. Он закурил. Дым не рассеивался сразу. Бийчанка смотрела. Девушка вдруг вышла из-под козырька, хотя ливень только начал ослабевать.
— Постой, — сказал он, — куда ты...
Она не оглядывалась. На лице бийчанки появилась улыбка. Он бросил недокуренную сигарету в поток, взгромоздил на спину рюкзак, взял сумки.
— Объясни, в чем дело...
Она шла не отвечая, дождь обливал ее веснушчатое лицо, тусклые рыжие косы.
— Куда мы идем?.. Я чувствую себя вьючным животным... Тебе захотелось вымокнуть?.. Слышишь ты?
— Да.
— Хорошо... черт!
Их обдала брызгами проезжающая машина. Он выматерился. Она шла зажмурившись, ничего не видя. Он продолжал изобретательно ругаться, учитывая местные особенности: вшивые скотоводы, сибирские чурки, маньчжурские валенки... Она вдруг засмеялась, по ее щекам текли слезы.
— Ну подожди, — попросил он.
Они остановились возле сосен с красновато-желтыми, источавшими аромат стволами. Дождь перестал. Он достал сигарету. Она отвернулась.
— Все-таки... что произошло?
Она молчала.
— Рюкзак некуда поставить, — пробормотал он, оглядываясь. — Хорошо путешествовать с ослом... А? Нет, тогда в гостиницу не пустят... Смотри.
По мокрой солнечной дороге ехал всадник в синем спортивном костюме, высокая гнедая кобыла перебирала ногами в белых чулках, из-под копыт вырывался сочный цокот, но этот звук как-то не совпадал с грациозным движением ног. Всадника заслонил автобус. Пассажиры не выворачивали шеи, чтобы получше его рассмотреть. Автобус проехал, и снова стал слышен цокот. Всадник неспешно проехал мимо рыжей девушки и молодого мужчины, заросшего светлой курчавой бородой. Лошадь как бы танцевала на месте, и всадник, подчиняясь ее ритму, привставал и опускался, и странным образом они все-таки двигались вперед.
— А тут где-то вправду неподалеку Великая Степь, — проговорил он.
— Так, может, нам туда сразу и надо было? — спросила она. — Завербоваться в Монголию. Жить в юрте. Прямо... Там что? какая-то степь? пустыня?.. Ах, Гоби. Вот и Гоби... А что дальше?
Он покосился на нее.
— Можно считать, что за Алтаем ничего уже нет. Здесь географический и психологический порог.
Она провела рукой по животу и ничего не ответила. Но чуть позже — он уже докурил и нагнулся над рюкзаком — сказала негромко и внятно:
— Гена, я беременна.
Он взглянул на нее снизу.
— Да, — сказала она, как-то бессмысленно улыбаясь.
На окраине Бийска в двухэтажной кирпичной гостинице дежурный — черноглазый лысый, смуглый мужчина в невероятно белой рубашке — повел их по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, отомкнул дверь и, улыбаясь в подстриженные усики, скромно, но не без гордости сказал: “Вот номер”.
Это была огромная комната на пять человек — пять кроватей стояли вдоль стен, одна у окна; стол, зеркало в деревянной раме, на полу ковровая дорожка, здесь же раковина с краном; и диван, обтянутый белой материей. Девушка уставилась на диван. Черненькие лаковые глазки дежурного заиграли.
— Конечно, нет горячей воды, и туалет направо по коридору, но... неплохо, мм?
Он кивнул.
Дежурный прикрыл дверь.
— Рассчитаемся сразу, — тихо и деловито сказал он.
— Сколько?
Дежурный на мгновенье задумался.
— Двадцать пять рэ.
Взял деньги не глядя, улыбнулся девушке, сверкнул лысиной и исчез.
— Диван, — сказал он, — как у Ленина в Горках. Только здесь горки повыше.
Посреди обшарпанного номера с железными армейскими койками диван выглядел торжественно, как музейный экспонат.
— Мне он напоминает какой-то... саркофаг, — пробормотала девушка.