Трудно почувствовать себя в Азии, как ни воображай эту часть материка в наслоениях религий, культур.
Тщетные помыслы!.. они по миллиметру продвигаются гусеницей в траве где-то между речками Вагай и Емец. Отсюда еще четыреста верст до Омска, только до Омска, — и тысяча до Новосибирска...
Раньше Азия была еще больше, для путешествий на лодках, подводах, с зимовками в острожках ясачных государевых татар. Походы царских послов в Китай занимали многие месяцы. Посол Байков шел, шел, пришел и отказался слезть с лошади, чтобы по этикету поклониться кумирницам. То есть даже не кумирницам, а императору. Но сам император был в столице, а кланяться заставляли уже на подъезде. У нас так не принято. Потом им подали чай: с маслом и молоком. Байков снова свое: пост, по вере никак нельзя. Не хочешь нашего чаю? Ну и завернули посольство. Сходили в белый свет, год возвращались.
Так что тут нахоженные пути. На Байкал, на Дальний Восток, на Алтай.
И гусеница ползла, огибая стебли, сухие веточки, камни, клочья засохшего навоза, изъеденные кости лошадей, шлепки мазута, куски резины, груды железа. Ветер вылизывал ковыль.
В Новосибирске была пересадка. Вокзал переполнен, всюду очереди, запах тысяч тел, гомон, осоловевшие взгляды, непрекращающееся движение.
Сдали вещи в камеру хранения и вышли в город.
Ночью Новосибирск казался напоенным мощью всех сибирских рек, пропущенных сквозь турбины гидроэлектростанций. Она смотрела немного растерянно.
— Куда мы пойдем?
— В какой-нибудь сквер.
— А не опасно?
— Но ты же говоришь, на вокзале слишком душно. Хотя, по-моему, нигде не найти свежести.
— Такое впечатление, — сказала она, — что мы все-таки попали в Туркмению. Ну, или по крайней мере движемся по направлению к ней.
Мимо проезжали такси. В темноте белели рубашки, футболки, платья прогуливающихся.
Набрели на скверик, показавшийся укромным. Посидели на скамейке, потягивая теплую газировку; он курил.
— Просто невероятно, как мы далеко уже. Все так быстро. Кажется, еще мгновенье назад были в Москве.
— Ну нет, — возразил он. — От движения сквозь эти просторы болят мышцы. И голова чугунная. Как вагонное колесо.
Она устало улыбнулась:
— Да. Я отлежала все ребра. И копчик отсидела.
— Мы пересекли несколько часовых поясов. Наше время с прежним уже не совпадает.
— На сколько?
— На четыре. У нас там еще светло.
— Значит, мы едем дальше в ночь.
— Чем дальше в ночь, тем больше снов. Поговорка сторожей-пожарников. Кстати, на другом краю уже рассвет. А мы где-то посередине. Так что давай спать.
— Где? зде-есь?
— Ну да. Довольно тихо, листья шелестят. Вроде бы неплохо. Ляжем валетом. На, возьми под голову. А этим укройся.
— И так жарко.
— Ну как?..
— Жестковато.
— Вообще путешественники берут с собой надувные матрасы, но они тяжелые. Шьют сами коврики из кусочков пенопласта. Но это тоже не перина.
У фонаря толклись мотыльки, высветлялись и так-то хорошо видные бабочки. Где-то неподалеку изредка проезжали автомобили.
Послышались шаги. Кто-то направлялся сюда. Но остановился. Постоял и повернул обратно.
Утром по скверу шли и шли люди, взрослые и дети. Дети удивленно таращились на лежащих. Возле скамейки стояли босоножки. Она открыла глаза и в ужасе уставилась на прохожих. Он тоже проснулся, сел. Она зажмурилась.
— Проснись, уже утро.
Наносило запахи сигарет, одеколонов, духов. Она встала, принялась натягивать босоножки, стараясь не смотреть по сторонам.
— Немного заспались, — пробормотал он смущенно. Полез за сигаретами.
— Где можно умыться?
Он поскреб щеку в русых завитках, хмыкнул.
— Может, ты потом покуришь? — не поднимая глаз, спросила она.
— Да, пойдем.
Он курил на ходу. Они пристроились к шествию новосибирцев, вышли на широкий проспект с мчащимися машинами. Между домов над деревьями висело красное солнце.
— Ого.
— Ты думала, здесь ездят на собачьих упряжках?
Она взглянула на него:
— Просто я удивляюсь, неужели вчера мы не заметили, как перешли через эту дорогу?
— Нет, мы идем здесь впервые. Еще целый день впереди. Или лучше провести его на вокзале?
— Нет. Но где тут можно умыться? И... мне хочется.
— Здесь один из научных центров страны.
— Академгородок, — сказала она. — Ну и что?
— Ну, наверное, и туалеты есть.
— Ладно, пошли... Смотри, написано: Красный проспект.
Они шли сначала вдоль проспекта, потом углубились во дворы панельных и кирпичных домов. Он предлагал ей просто зайти за железные гаражи, но она отказывалась. Из домов выходили все новые новосибирцы, умытые и причесанные, кто-то закуривал; все спешили к Красному проспекту; из открытых форточек доносились голоса радиодикторов, бодрая музычка. Все та же музычка, что и четыре часовых пояса назад. Автомобилисты выгоняли из гаражей “Москвичи”, “Жигули”, “Запорожцы”, торопливо протирали тряпками лобовые стекла, заводили моторы; пахло бензином. Куда-то бежал задыхающийся толстый мужчина в мокрой футболке. Зевающий мальчишка выгуливал лохматую собачку неопределенной породы, он сомнамбулически безвольно следовал туда, куда его тянула собачка за поводок, и спотыкался.
Внезапно посреди асфальта, стекла, железа и кирпича блеснула вода. Или, может быть, какое-то химическое соединение? жидкое стекло, что-то еще в таком роде... бензиново-асфальтовый мираж.
Нет, это была настоящая вода.
— Вода!..
Они оказались на набережной. Он повел ее к мосту. Осторожно они прошли среди бутылочных осколков и всякой дряни. Она сказала, что умываться здесь ни за что не станет. Он ответил, что умыться можно подальше, а здесь — справить нужду. Кто же виноват, что академики не удосужились нигде построить обычный сортир из досок.
Умывались они поодаль от моста. Вода пахла керосином. Она тщательно вытерлась носовым платком.
— Посмотри, чистое лицо?
Он посмотрел и кивнул.
— Поцелуй в подтверждение.
Он поцеловал ее в щеку.
— И в другую.
Он поцеловал в другую.
— Мог бы это сделать и без просьб, — заметила она.
Он полез за сигаретами.
По воде проплывали масляные пятна. Откуда-то доносились гудки.
— Как называется?
— Река?.. Не знаю.
— У тебя даже нет карты.
— Настоящие места не наносят на карты.
Из-за поворота выплыла моторная лодка, ею управлял человек в кепи с длинным солнцезащитным козырьком. И на миг шар солнца повис прямо над его головой, затем его повело в сторону... солнце? моториста?
Она сказала, что реки в Сибири нечистые. Он ответил, что чистые воды будут дальше. Это намек на легенду?
Моторка проплывала мимо.
— Нет, в самом деле, — ответил он. — Объективно чистые. Никаких намеков.
Они поднялись на набережную, пошли неторопливо.
В открывшемся магазине купили две бутылки яблочного сока, печенье. Полки там ломились от банок с зелеными маринованными помидорами, от макарон и рыбных консервов, больше ничего не было, новосибирцы жили аскетами, держали пост, как и прочие жители азиатско-европейской страны, изобилующей пастбищами и всяческими угодьями для птиц и одомашненных зверей... нет, даже в магазинах чувствовался этот особый, никому не понятный дух самости и таинственности.
Над Красным проспектом кадил жаркий и шумный день.
Они заприметили древесный клочок с лавками прямо посреди проспекта и забрались туда, думая, что никто там не помешает.
Она взялась за булку из столовой, но тут же отложила, скривившись.
— Так невкусно?
Печенье ей тоже не понравилось, но надо же было что-то есть, и она откусывала от квадратиков с узорами и запивала соком. Им бы поучиться у бабушки, вот у нее было печенье. Такое вроде овсяного, но не овсяное, а из ржаной черной муки, которую она замешивала с маслом, сметаной, жиром, делала кругляши, клала на сковородку и — в печь. Ну, это просто у нее такое сердце было. Я где-то читала, в “Крестьянке”, что ли: готовьте с добрыми помыслами. Даже так: это и есть ваши помыслы. Вот глупость. Не люблю готовить. Всегда удивлялась бабушке: встать чуть свет, растопить печку, месить тесто, возиться часа два-три, чтоб потом мы все сразу смели.