— Ладно, — пообещал Тугэлдэр, — я скажу отцу.
Он повернул коня и поскакал к своему стаду.
— Кажется, собирается дождь, — начал Тугэлдэр, подъехав к отцу.
Отец Тугэлдэра, Санда́г, высокий черноусый мужчина лет пятидесяти, ехал на гнедом коне. Одет он был в коричневый тэрлик, на голове красовалась помятая старая шляпа. Посмотрев на небо, он кивнул.
— Похоже… А может, выпадет град — очень темная туча. Ты захватил дождевик?
— Нет. Мама сказала, если пойдет дождь, нужно сразу же скакать домой!
Они подъехали к шоссе. Сандаг спешился и, сев на траву, закурил свою трубку с белым халцедоновым мундштуком.
— Это дорога в школу? — спросил Тугэлдэр, поглядев на шоссе.
— Да. Скоро ты со мной поедешь туда, — улыбнулся Сандаг.
Тугэлдэр спрыгнул с коня и подсел к отцу.
— Папа! Зориг сирота?
Сандага удивил странный вопрос. Он выбил пепел из своей трубки о подошву сапога. Потом покосился на сына:
— А что?
— Да так, мне Зориг сам сказал, — стал оправдываться Тугэлдэр.
— Ну и что же?
— Дядя Шара́в говорит, что у них некому работать, и не пускает Зорига в школу. А Зоригу очень хочется учиться. Папа, вы… — Тугэлдэр вдруг смутился и замолчал.
Сандаг ждал продолжения, но не дождался. Он внимательно посмотрел на сына и подумал: «Тяжело сироте с отчимом. Особенно с таким, как Шарав, — упрямым и бессердечным».
Потом Сандаг перевел взгляд на Козью гору и, указав на нее сыну, сказал:
— На склонах Козьей горы хорошее пастбище для скота. Для нагула нет лучшего места. С завтрашнего дня выгоняй овец туда.
— Ладно, — кивнул Тугэлдэр. — А почему она называется Горой тысячи коз?
Сандаг еще раз набил трубку и рассказал сыну такую легенду.
На той горе испокон веков водится множество всяких зверей: лис, волков, леопардов, горных козлов. Богата она и драгоценными камнями и горячими ключами. На вершине горы никогда не бывает снега, хотя выпадает его очень много. Старики говорят, что там, где обитают черно-бурые лисицы, снег не держится. Так вот, в давние времена на этой горе в ущелье, в черной хижине, жили старик со старухой и их сын. Старик охотился, старуха собирала аргал, а сын пас коз.
Одна коза была особенно красивой и стройной, с рогами, как у оронго́.[44] И приносила она по два козленка в год. Но однажды коза исчезла. Старики с сыном отправились на поиски. Старик пошел по склонам горы, сын — к вершине, а старуха — в степь. Старуха обшарила все овраги, но козы не нашла. Опечаленная, возвращалась она домой, как вдруг набрела на овраг, все дно которого светилось красным, зеленым и желтым блеском. Старуха спустилась в овраг — там было много разноцветных сверкающих камней. Она взяла один самоцвет — а это был самый настоящий алмаз — и принесла домой.
Старик исходил все склоны горы и тоже не нашел серой козы. Печальный возвращался он домой и вдруг на тропинке увидел самку горного барана. Старик выстрелил. Самка упала, но потом вдруг вскочила и стрелой унеслась в горы.
Изумленный старик подошел к тому месту, где упала подстреленная им самка. И там, между двумя скалами, он увидел что-то похожее на белую пену или на снег. Он коснулся этой пены пальцами, но тут же отдернул руку: пена была горячей!
Неужто животворная вода? Обрадовался старик и поспешил домой. Огонь в очаге уже погас, но на сундуке что-то сверкало, излучая свет невиданной красоты.
«Что это там у нас?» — спросил старик.
«Я не нашла козы и собралась было домой, — стала рассказывать старуха. — Гляжу — в овраге светятся огоньки — красные, зеленые, желтые. Спустилась вниз, а это камни. Ну, я и взяла один».
«А я набрел на животворный источник! — похвастался старик. — Его искал сам Будда, но не нашел!»
«Как же это ты мог найти животворный источник, раз его не нашел сам Будда?» — укоризненно посмотрела на старика старуха.
Старик рассказал, как было дело, и они вдвоем стали ждать сына. Шли часы, а его все не было. Так прошла длинная бессонная ночь.
Наконец под утро явился их сын. Он пригнал серую козу да в придачу еще и козла. С тех пор старики и их сын жили богато и счастливо. Они пили воду из чудесного источника, и век их был долог. У них было много драгоценных камней, и они никогда не знали нужды. Серая козочка принесла им тысячу коз.
И до сих пор стоит на вершине горы каменная ограда. Люди говорят, что здесь была хижина старого охотника. Между двух красных скал бьет горячий источник и называется он Источником старика. Рассказывают, что если в источник опустить сырое мясо, оно тут же сварится. Вот только добраться до чудесного источника очень трудно.
— Может, скоро ученые люди разыщут туда дорогу и узнают, что там на самом деле, — закончил свой рассказ Сандаг.
Тугэлдэр молчал. В мечтах он уже видел себя ученым. Вот он ищет в горах животворный источник, находит драгоценные камни…
— Эх, поскорее бы выучиться!..
На дороге показался всадник. Тугэлдэр приставил козырьком ладонь к глазам и сказал, вглядываясь в даль:
— Это дядя Шарав.
— Верно. Спрошу-ка я у него о наших верблюдах! — И Сандаг, натянув поводья, зацепил их за луку седла.
На гнедом иноходце подъехал Шарав. На нем был старый коричневый тэрлик, голова обвязана белым платком.
— Ну что хорошего? — спросил Шарав. Спешившись, он уселся рядом с Сандагом.
«Чего это Шарав так быстро скакал? Небось из сомо́на[45] едет», — посмотрев на его взмыленного коня, подумал Тугэлдэр и стал прислушиваться к разговору.
— Ну, что нового, Сандаг? Ч-что х-хорошего? — невнятно пробормотал Шарав. Было видно, что он опять пьяный.
— Куда ты ездил?
— В сомон.
— Ну, и что там хорошего?
— В кооперативе разных товаров полно… Да вот… — начал Шарав, но, взглянув на Тугэлдэра, замолчал и сильнее задымил трубкой.
— А насчет сына как? Согласился? — спросил Сандаг.
Шарав отрицательно покачал головой.
— Я-то думал, директор школы — человек ученый, степенный. А он ветрогон какой-то. Ему плевать, что другому трудно. Я к нему и так и сяк — посочувствуйте, дескать, ведь в хозяйстве работать некому, не могу я мальчишку послать в школу. А ему хоть кол на голове теши, уперся — и все. Обязан, говорит, и точка. Ох и разругался же я с ним! Но все равно будет по-моему. Не отдам я мальчишку! Кто в хозяйстве за него будет работать, директор школы, что ли?
— Послушай, Шарав, — заговорил Сандаг, — так нельзя. Наши дети должны учиться. Сейчас времена другие. Не будем учить их — останутся такими же темными, как мы. Ну разве это дело? Я в этом году обязательно отправлю своего сына, отправь и ты Зорига. Ученье для человека — счастье. Как же можно отнимать его у наших детей.
«Значит, точно, — обрадовался Тугэлдэр. — Я еду в школу. Эх, если бы и Зорига отпустили! Неужели Шарав не послушает отца?»
Но Шарав, сердито сощурив глаза, раздраженно ответил:
— «Счастье, счастье»! В чем счастье-то? То ли дело в старое время. Выучится, бывало, человек, становится ламой. А потом и того выше. А сейчас что? Чему их научат? В бога не верить? Греховодничать?
Сандаг покосился на своего собеседника.
— Ты это спьяна, что ли? — сдерживая возмущение, сказал он. — Или и вправду: что у трезвого на уме — у пьяного на языке? Мы вот и в бога и в святость лам верили. А много они нам помогли? Много мы видели счастья?
Шарав смутился, но сдаваться не собирался.
— Это у тебя сын и хороший и умный, вот ты его и учи. А Зориг тупой, его учи не учи — все одно толку не будет.
— Нехорошо так говорить о своих детях, — укоризненно покачал головой Сандаг.
Шарав смутился еще больше. Выпучив для вящей убедительности глаза и глядя по очереди то на отца, то на сына, он принялся оправдываться:
— А что? Правду я говорю! Зориг — совсем глупый. Ну кто, скажи, во время пастьбы овец забирается в пещеру и спит? И все у него так. Если на него не кричать, толку не будет!
Потом, немного успокоившись, он набил трубку и обратился к Тугэлдэру:
— А ты хочешь учиться?
— Очень! — быстро сказал Тугэлдэр.
— Вот видишь! А Зориг не хочет. Он…
И тут Тугэлдэр не выдержал:
— Что вы! Зориг очень хочет учиться! Он только и говорит о том, чтобы нам вместе поехать в школу…
— Вот вести ты себя не умеешь, — хмуря брови, оборвал его Шарав. — Дети не должны вмешиваться, когда говорят старшие.
— Ладно, — улыбнулся сыну Сандаг. — Его ведь не переспоришь. Плетью обуха не перешибешь. Скажи, Шарав, ты по дороге не видел наших верблюдов?
Шарав отрицательно покачал головой, поднялся и, пошатываясь, подошел к своему коню.
Сандаг тоже встал и, вскочив на коня, сказал: