сфере духовности и морали это был лишь количественный прогресс. Если наша старая и «уставшая» культура с ее кабаре, фашизмом и пошлой романтикой патологически банальна, то этот, только что разбуженный, исполненный грубой силы мир лишь начинает обретать здоровую банальность. Нашей упаднической банальности противостоит банальность новой России, свежая, краснощекая.
«Как это возможно?» – спросите вы. Мы же читаем свежие, еще пахнущие типографской краской переводы из новейших русских авторов? Мы же читаем Романова[23], Сейфуллину[24], Бабеля! Да, все эти книги, новые у нас, здесь уже устарели. Не все молодые и одаренные авторы – убежденные революционеры, мало кто из них – коммунисты, некоторые не согласны с цензурой. И все черпают вдохновение из великого времени первых революционных лет или из великого времени великого мора и нечеловеческого голода. Все хорошие фильмы, такие как «Потёмкин», «Мать»[25], «Ветер»[26] (о которых я еще расскажу) посвящены революционным событиям давно или недавно минувших героических времен. Но сегодняшняя повседневность, эта серая мелкая ежедневная борьба с миллионами серых маленьких забот – кто отважится описать ее, кто сумеет ее описать? Время подвигов прошло – пришло время прилежной работы в конторе. Время эпоса прошло – пришло время статистики.
Сама идея, само устройство нового государства, которое было основано во имя этой идеи, вынуждают индивида рассматривать себя как часть массы. Но, будучи частью высокодуховной массы, индивид, возможно, и не обязан идти на компромиссы и оставаться верным всем, если он остается верным самому себе; но если человек духа хочет служить современной России, он должен пожертвовать собой. Он приносит себя в жертву не идее (это и не было бы жертвой), а повседневности. Если он готов ни во что не углубляться, ему гарантировано широкое поле деятельности. Творческий человек, революционер не по принуждению, как пролетарий, а по доброй воле или по призванию, всегда остается революционером – даже после победы революции. Он определенно будет счастлив в государстве, которое всех хочет сделать свободными. Но материальная свобода – лишь одна из важнейших предпосылок его существования. Нет такого социального строя, который мог бы в течение длительного времени соперничать за духовное превосходство с природной аристократией духа. Настоящему аристократу не нужен титул или трон. Законы ему диктует история, а не цензура.
К сожалению, в сегодняшней России приходится культивировать усредненность. Вершин избегают, строят широкие тракты. Всеобщая мобилизация. Проверенный марксист дороже пламенного революционера. Кирпич полезнее башни. «Трактора! Трактора! Трактора! – слышится по всей стране. – Цивилизация! Станки! Буквари! Радио! Дарвин!» Америку с ее бездушным капитализмом, страну, где поклоняются золоту, презирают. Но восхищаются ее прогрессом, электроутюгом, гигиеной и водопроводом. Ее совершенными технологиями. Прямое следствие этого восхищения – неосознанное подражание духу Америки. А это – духовная пустота. Великие культурные достижения Европы, античная классика, римская церковь, Ренессанс и гуманизм, большая часть Просвещения и весь христианский романтизм – всё это мещанство. Прежние культурные достижения России – мистицизм, религиозное искусство, поэзия славянофилов, крестьянская романтика, церемониал царского двора, Тургенев и Достоевский – всё это, само собой, явления реакционные. Откуда же брать духовные основы для нового мира? Что остается? Америка! Бодрая, наивная, гимнастически-гигиеническая рациональная духовность Америки – без лицемерия протестантского сектантства, но с зашоренным благочестием ярого коммунизма.
Литературные журналы в современной России печатаются невероятными тиражами. Но от этого страдает их качество. Прочесть их сумеет любой малограмотный читатель. Взыскательный же и читать не станет. Стиль, которого придерживается большинство молодых русских писателей-пропагандистов, доступен каждому; его элементы словно свинцовые литеры в кассе наборщика. Это примитивный язык, неспособный передать нюансы и настроения, понятный и доступный каждому, незамысловатая обертка для фактов, принципов, агитации. Новый театр (о котором я еще расскажу) достиг невероятного технического совершенства. Уровень актерского мастерства при этом падает. На зрителя воздействует не атмосфера, а технические средства. Новая революционная живопись ограничивается метафорами, не способными стать символами. Много, тысячи, миллионы сил освобождены. Однажды они, возможно, зажгут свет ярче пожара революции. Но не сегодня, не через двадцать лет… Пока что духовный облик Европы по-прежнему интереснее, пусть ее политический и социальный облик и внушает ужас…
XII
Женщина, новая половая мораль и проституция
(Перевод Марии Сунцовой)
Frankfurter Zeitung, 1.12.1926
Кто говорит об отвратительной путанице устоев в Советской России, клевещет; кто видит наступление «новой половой морали» в Советской России – жизнерадостный оптимист; а кто борется здесь против старых обычаев с помощью аргументов славного Бебеля, как, например, госпожа Коллонтай, тот являет собой противоположность всему революционному, то есть – банален.
Предполагаемая «безнравственность» и «новая половая мораль» ограничиваются упрощением любви до гигиенически безукоризненного спаривания двух разнополых индивидуумов, сексуально просвещенных посредством школьных докладов, фильмов и брошюр. В большинстве случаев ему не предшествуют какие-то там «ухаживания», «соблазнение» или душевное упоение. Поэтому грех в России скучен, как у нас добродетель. Природа, лишенная всяких фиговых листочков, вступает в свои права, поскольку человек, раздувающийся от гордости по поводу только что приобретенного знания о своем происхождении от обезьяны, практикует нравы и обычаи млекопитающих. Это уберегает его от разврата и в той же мере – от прекрасного; это поддерживает в нем благочестие и естественную добродетель, он сохраняет удвоенное целомудрие получившего медицинскую консультацию варвара, у него мораль санитарных мероприятий, приличие осмотрительности и чувство глубокого удовлетворения от выполнения гигиенического и социального долга с удовольствием. В глазах «буржуазного» мира всё это чрезвычайно благонравно. Несовершеннолетних в России не соблазняют и не развращают, потому что все люди следуют гласу природы, и несовершеннолетние, которые чувствуют, что они больше не являются таковыми, и, учитывая серьезность вопроса и социальную задачу, отдаются добровольно. Женщины, расположения которых больше не нужно добиваться, потеряли привлекательность – не в результате полного равенства перед законом, но в результате их политического рвения, нехватки времени на чувственные удовольствия и множества общественных обязанностей, нескончаемой работы в конторах, на заводах, в мастерских, неустанной общественной деятельности в клубах, объединениях, на собраниях, совещаниях. В мире, где женщина до такой степени стала «общественным фактором» и где она, кажется, так счастлива этому, нет места эротической культуре. (К тому же эротика у российских масс всегда имела грубый, деревенско-утилитарный привкус.) В России начинают там, где у нас остановились Бебель и Грета Майзель-Хесс[27] и все их ровесники и единомышленники в литературе.
В России считается в высшей степени революционным буквально следовать велениям природы и требованиям примитивного рассудка. Но через некоторые «революционные» культурные преобразования просвечивает не великий дух Вольтера, а прозрачная тень Макса Нордау[28]. На место