солдаты: желто-серые шинели, винтовки, желтые ремни, русские фуражки с низкими околышами; винтовки, шинели, фуражки; фуражки, шинели, винтовки. Вдали стоят в ожидании: кавалеристы, буденновская конница с пулеметами на юрких тачанках, артиллерия и танки. Всё застыло. Издали приближаются звуки музыки. По площади в бесшумных галошах ступает сырое ноябрьское утро.
К низкой башне прилеплен четкий, грубоватый циферблат больших часов. Тяжелая стрелка осторожно отсчитывает минуты, как по ступеням подбирается по ним к римской девятке. Едва стрелка касается цифры, как часы начинают бить, громко, с металлическим, каким-то чужим, далеким золотым звоном, не то часы, не то музыкальный инструмент, точно и, как в церкви, торжественно. В этот момент становится еще тише. Внезапно, совершенно неожиданно раздается команда, хотя ее давно все ждали. Появляются трое всадников. Галоп. Развеваются длинные полы шинелей. Командующий армией и двое сопровождающих. Перед каждым каре они останавливают лошадей. Каждое каре приветствует их криком «Ура!» Минута – галоп, секунда – «Ура!» До конца площади! Разворот! Назад! Звучит Интернационал…
Командующий поднимается на трибуну усыпальницы. На двух столбах закреплены две большие воронки, громкоговорители, черные пасти. Они разносят его голос по всей площади. Это уже не просто голос оратора. Воронки будто вытягивали у него из глотки слова, а ему оставалось просто жестикулировать. Что он говорит? Что-то подобающее празднику, что-то для газет: армия, пролетариат, рабочие и крестьяне, готовность, опасности нет… И что-то там про капиталистический мир, представители которого стоят внизу, один из них демонстративно в цилиндре, большинство в шляпах, мехах, с мокрыми ногами. Дипломатам как всегда нелегко.
Пауза. – Отмашка. – Команда. – Еще раз. – Двинулись. – Повернули. – Музыка. – Торжественный марш.
Этот торжественный марш – самое сильное военное зрелище современности, а то – со времен Наполеона – и в истории. Это самый впечатляющий спектакль в Советской России. Повторяясь из года в год, он не теряет силы. Остается увлекательным, как хорошая постановка даже на двадцатый раз. Это единственный парад, в котором нет ничего лишнего, ни блестящей пуговицы, ни яркой вспышки, ни одного лишнего жеста. В нем есть одна-единственная и ставшая традиционной ошибка: солдаты во второй раз кричат «Ура!», проходя перед командующим. Марширующие солдаты не должны издавать никаких звуков.
Ни гипертрофированных шагов, ни неестественных поворотов головы. Все их движения естественны. Широкие шеренги маршируют, будто живые стены. Длинные полы шинелей скрадывают ширину шага. Создается ощущение накатывающих волн, темпераментной торжественности, выверенного ритуала.
Он всё длится. И хотя ничего не меняется, интерес не ослабевает. За каждым отделением следишь, словно за новым актом спектакля, и ведь знаешь, что увидишь: серый, желтый, шинели, винтовки, фуражки. Лишь последние колонны вносят неожиданное разнообразие, появляются лица. Это элитные подразделения: железнодорожники, саперы, инженеры, комиссары. В фуражках – разнообразие, в лицах – индивидуальность.
Марш стихает. Издалека доносятся высокие, серебристые звуки. Это кавалькада музыкантов во главе конницы. Галоп, галоп! Только что были рядом, и вот уже исчезли, словно видение. За ними – легкие тачанки с пулеметами: натянутые поводья, развивающиеся гривы: римские квадриги. Они едва касаются земли, следом выкатывается артиллерия, тяжелая, устойчивая. Ревут танки. Внутри у них что-то стучит, звенит, как натянутая струна, воет металлический зверь.
Иностранные военные атташе здесь по долгу службы. Два польских офицера подошли к самому краю тротуара. Красноармейцы смотрят на них. Иностранные офицеры все из себя официальные, все из себя на службе, все из себя представители международного права, всё это, впрочем, совершенно не объясняет существования загадочных военных атташе в униформе, но, во всяком случае, гарантирует.
Во время большого перерыва атташе и дипломаты расходятся по домам.
Издалека, после долгих часов ожидания, идут рабочие с флагами. Промозглый ноябрь, девятая годовщина Революции. Дождь, сырость, девять послереволюционных лет, тяжелые годы восстановления, небольшой кризис, несильная ангина, не очень хорошая одежда, всё это изматывает, изнуряет, лишает боевого духа.
Долгие месяцы ожидания, и вот настает момент, когда можно вблизи увидеть лица руководящих товарищей, председателя Калинина, высших партийных работников – но можно ли по лицам прочесть будущее? Крикнуть что-нибудь или молча смотреть? Пока думаешь – всё уже позади, а в спину несется «Да здравствует единая…», сзади теснят другие, дальше, дальше, еще одна годовщина прошла… а за Красной площадью, на улице – мировая история, ее черты скрыты вуалью.
XI
Россия следует за Америкой
(Перевод Марии Сунцовой)
Frankfurter Zeitung, 23.11.1926
Если кто-то в западном мире устремит взор на восток, чтобы внимательно разглядеть красное зарево духовной революции, ему придется взять на себя труд самостоятельно вообразить его на горизонте. Многие так и делают. Они не столько революционеры, сколько романтики революции. Тем временем русская революция давным-давно перешла в стадию некоторой стабильности. Шумный праздник со всей его иллюминацией отгремел. Начались прозаичные, серые, изнурительные будни. На Западе же большая часть духовной элиты всё еще ждет пресловутого света с Востока[22]. Стагнация европейской духовной жизни, беспощадность политической реакции, атмосфера коррупции, в которой делают и тратят деньги, лицемерие официальных лиц, фальшивый блеск авторитетов, тирания старших по положению: всё это вынуждает свободных и молодых ожидать от России большего, чем может дать революция. Какое заблуждение! Пусть приедут сюда и пройдутся по сумрачным серым улицам; поговорят с перегруженными заботами людьми, которые постоянно мечутся между собраниями и скудными покупками, со скидкой и в рассрочку, в государственных универмагах; пусть посидят в квартирах, бесконечно скандаля с жилконторами, люди здесь годами обитают во временных жилищах, словно в зале ожидания; пусть увидят неутомимый многорукий аппарат этого огромного государства – в непрекращающемся, сбивающем (а иногда и сбитом) с толку и бесцельном движении – пусть увидят всё это и задумаются, есть ли здесь время и место для духовных «проблем» и экстаза. Факелы революции погасли. Зажигаются уличные фонари.
Грандиозная драма активной фазы революции окончена. Теперь, товарищи, наступило время необходимой, сдержанной умеренности. Этой России гении не нужны, еще меньше ей нужны литераторы. Ей куда нужнее школьные учителя, чем дерзновенные мыслители, инженеры, а не изобретатели; конструкции, а не идеи, реальная политика, а не умозрительные концепции, то есть больше агитации, чем идеологии; ей нужны фабрики, а не поэты, ей нужно популяризовать среди народных масс гигиену тела и духа (последнюю также называют просвещением); ей нужны учебники, а не романы. Литературные и культурные «проблемы» здесь – роскошь. Сомнения не приветствуются. Различать нюансы – значит следовать «буржуазной идеологии». Самоирония, этот признак благородного духа, мелкобуржуазна. Революция стала расплатой за попытку приблизить духовный облик российских масс к западноевропейскому. В материальной, политической и социальной сферах это была революция. В