Рума приостановилась у граненого столбика, обошла его со всех сторон.
Знакомцы и незнакомцы никогда здесь не оставляли отметин. Зряшная планета.
Перетявкнуться не с кем. Ничего хорошего ни для двуногих, ни для четвероногих… Но приказ есть приказ. Потому она бежит, низко пригнув голову к земле, вынюхивая сквозь фильтры след там, где следов нет. От Друга Хозяина тоже исходит тревога. Но совсем не та, какою пропитаны горы, камень, тягучая огненная жижа озера.
Тоскливо без Хозяина. Молчаливо в голове. Когда Хозяин рядом, во всем теле приятно жужжат его запах, голос, биение его чувств. Только Хозяин умеет взять рукой под морду, заглянуть в глаза, провести большим пальцем над бровью — и в носу начинает щипать, какая-то сила опрокидывает кверху брюхом, начинает чесаться хвост. Свистни Хозяин даже совсем тихо, про себя, одними мыслями, она все равно слышит, и спине под шерстью становится горячо-горячо. Рума любит смотреть, как он сидит, как разговаривает, как возится перед большим экраном — и на экране принимаются пульсировать неживые тени. Рума напрягается, старается понять, морщит лоб. И Хозяин, заметив, улыбается: «Давай-давай, умница, включай наружные извилины!» Раньше Рума думала: скажет он вот так два раза подряд, и счастье переполнит все её существо, уткнется она ему носом в лодыжку и перестанет дышать. Но оказалось, много счастья вмещается в собачьей душе. И упрятанная под коврик сладкая косточка, выхваченная в последнюю минуту из-под щетки робота-уборщика. И теплый медленный фен после купания, потому что самого купания она терпеть не может. И трогательные руки Нежной, которые к чему ни прикоснутся, все откликается — от простой расчески до кухонного комбайна. Вплоть до самой Румы: стоит Нежной мимоходом чиркнуть пальчиком вдоль чувствительного собачьего хребта, и музыка начинает журчать где-то под горлом. Музыка настоящая, без визгливых верхних нот, таких болезненных для тонкого песьего слуха.
Все пропали. И Хозяин. И Нежная. И Крепкий. Только тревога не пропадает. И сгущается Непонятное…
Рума рыскнула по берегу. Слева непонятного больше, оно властно зазывает, перебарывает страх. В ядовитых испарениях чудится дыхание чужих цепких псов… Чудится ещё что-то, пронзительно знакомое, что вырывает из пасти глухой рык.
Рума села — так неожиданно, что паук сам себе наступил на ногу. Почесала задней лапой бок… Маломощные процессоры самоходного блока мгновенно засбоили, и паук начал пинать Румин скафандр под брюхо всеми четырьмя правыми ногами…
— Фу, Рума, фу! — строго сказал Друг Хозяина. — Здесь тебе не земной парк, не салон корабля!
И ласково огладил перчаткой маленький скафандр. Защита не допустила соприкосновения, тем не менее собака учуяла ласку, успокоилась.
Айт не мог объяснить, почему доверяет собачьему чутью больше, чем приборам, зачем вешает на силовика все эти чувствительные цепи от мозга и мышц кудлатой путешественницы, от её лап и хвоста. Связь с кораблем Айт продублировал проводами: за собакой тянулось две жилки, за человеком — семь. Если в течение полуминуты на борт не поступит голосового сигнала, компьютер прибуксирует их с Румой за провода. Флай поднимет тревогу и в том случае, если они исчезнут с экрана прямой видимости.
Лайка внезапно подняла морду, повела ушами. Силовик тоже насторожился — этакая карикатурная тень собаки с отогнутым вверх краем панциря, с двумя одинаково зависшими в воздухе передними ногами. Голубая дымка показала усиление защиты.
Лишь Айт по-прежнему ничего не видел и не ощущал.
Рума крадучись приблизилась к кромке берега. Сквозь скафандр было видно, как она мелко дрожит, но не отступает от липкой багровой волны. Лава накатила, омыла защищенную собачью лапу, с шипением отекла вниз, не оставив ни капли на силовом поле. Не застывала и на ноздреватых плитах берега. Плотинка-перетяжка подпирала верхнее блюдце озера и шелестящий лавопад. Изредка по стоку соскальзывало что-то выпуклое и массивное.
Айт поглядел поверх плотины. Кое-где на берегу торчали штабеля толстых коротких бревен или колод с закругленными торцами, обвалованных каменной насыпью. Волна подползла, слизнула один штабель. И умопомрачительно медленно поглотила. Ни бульканья. Ни плеска. Плитняк на месте штабеля выгладило, не оставив на берегу ни ямки, ни вала. Айт последовал было за Румой вниз от плотины, как вдруг с неба беззвучно спланировала летающая тарелка. Лава гребнем вздулась ей навстречу.
Айт испугался не за себя, за флай. Представилось, как спустятся ещё пять посудин, возьмут корабль «под локотки» и вышибут вон из лощины вместе с двумя телепающимися на жилках существами с Земли. Айт присел. Жестом, каким придерживают за ошейник сторожевого пса, схватил за передок паучий панцирь. Силовик замер. Замерла в неудобной позе и Рума. Зато разволновался компьютер. Не получив сигнала полминуты, затем ещё полминуты, он задействовал лебедку, резко натянул провода.
— Цыц ты, расшустрился! — прошипел сквозь зубы исследователь, теряя равновесие.
Натяжение ослабло. Айт осторожно выглянул из-за плотины. Тарелка разгружалась. Бахромчатые амортизаторы рыли яму, насыпали вал. Из донного люка в яму опускались связанные в штабеля колоды. Тарелка снялась с места и метров через пятнадцать повторила операцию, затем ещё и еще. Через свежую насыпь перекидывался лавовый язык. Касался штабеля, пересчитывая или метя. И застывал дымящимся жгутом. После десятой «кладки» тарелка взмыла и убралась туда, откуда явилась.
— Ага, так примерно было и с нашими, — пробормотал Айт, машинально поглаживая панцирь силовика и не сомневаясь, что ласку воспринимает псина.
— Чего ж они молчат? Не успело же их за такой срок…
Он прикусил губу, унял сердцебиение. Нет-нет, не накаркать бы. Если надо, процедим озеро, развалим пополам гору, откуда течет эта неиссякаемая кровь планеты… Если надо, ничего и никого не пожалеем. Пусть не думают, что люди умеют только строить. Они и ломать сумеют, если надо за себя постоять. Вот именно, если надо!
Айт ещё раз попробовал связь, выкликая Ляну, Илью и Грега по именам, солнечными позывными, даже детскими прозвищами. Сначала в голос. Потом мысленно. Потом… Потом — как молитву, как спасительное заклинание, как запечатанную в слова мечту о чуде. Пространство отвечало невнятным гулом, в котором, вероятно, смешались миллионы плененных голосов, а потому нельзя было угадать ни одного.
Айт подтолкнул Руму:
— Твоя очередь, красавица. Ищи.
Рума отозвалась легким повизгиванием. И, потоптавшись на месте, принюхиваясь, выписывая петли, припустила ко второй плотине. Гигантская невидимая мешалка работала в глубине среднего блюдца: лава бурлила, выталкивала на поверхность и снова топила раскаленные колоды, уже уплощенные, бесформенные, в бахроме и наростах. Особенно суматошно было перед плотиной. Рума сунула в лаву нос в шлеме. Подобрала хвост, отпрыгнула. Из горла её опять вырвался клокочущий рык.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});