детей, мало известную губернской публике.
Предоставленные сами себе, сормовские ребятишки дошкольного возраста, играли на широких пыльных, пустынных по будням улицам в козны, свайку, чушки (городки), а если имелся мячик, то и в лапту. Шум, гам, ссоры, плач и совсем не детские словечки были непременной принадлежностью этих игр.
Дети постарше, уже знакомые со значением и ролью денег в быту, старались, поощряемые родителями, добыть их, как умели. Для этой цели одни, например, отправлялись на вокзал «сормовского вагончика» и, дождавшись отхода поезда, услаждали слух пассажиров пискляво или визгливо исполняемыми песнями: «Я на горку шла…» — это девочки, и «Последний нонешний денечек…» — мальчики. Копейки и семишники — двухкопеечные монеты сыпались в шапки или передники малолетних певцов и певиц.
Другие дети, запасшись дома полуразбитой чашкой или стаканом, часами дежурили около дверей «монополек», то есть винных лавок, карауля выходящих покупателей. Иные из покупателей, не имея силы воли донести покупку до дому, желали выпить водку тут же, на улице, в 25 шагах от казенной лавки — ближе не разрешалось полицией. Такого уличного питуха окружала стайка детей, наперебой предлагавших «посуду». Тот, кому повезло, торопливо — чтобы не отняли — уходил, сжимая в ручонке копейку-другую.
Был и еще один способ детского заработка, очень распространенный в Сормове. На призаводских улицах, обычно под вечер, появлялись тележки «грушников», так называли мелких торговцев пареной грушей. Но продажа популярного народного лакомства была лишь ширмой, скрывавшей тайную скупку заводского железного лома.
А главными поставщиками этого «товара» были ребятишки. Имея свободный доступ к отцам на завод, пацаны приучались наполнять карманы гвоздями, гайками, шурупами, а при случае и мелкими деталями станков. Добытый металл сбывался скупщикам-«грушникам». Имена таких «грушников», развращавших неустойчивых юнцов, были известны наперечет, но подкупленная полиция смотрела на подозрительную торговлю пареной грушей сквозь пальцы. Неудивительно, что после громкого судебного процесса «короля» сормовских «грушников», местного домовладельца Степана Захарова, в Игумновскую колонию малолетних преступников попали и несколько юных клиентов этого скупщика.
История «зеленого змия» в Нижнем Новгороде началась с учреждения в 1900 году государственной винной монополии, то есть с продажей водки исключительно из государственных или «казенных» винных лавок.
До того в нашей стране торговали спиртными напитками в разлив питейные дома, называвшиеся по старинке кабаками. Правительство, приступая к «винной реформе», имело целью дать потребителю спиртного доброкачественную водку и обязательно в запечатанной посуде, чтобы ее не могли разбавить в казенных лавках водою. Все же «доброкачественное» казенное вино стало продаваться двух сортов: тщательно ректифицированное — в посуде с белой сургучной печатью, и дешевое, народное — в бутылках с красной печатью. Основной мерой емкости для казенного вина было ведро. В продаже были: 1/4 ведра (на обывательском жаргоне «четверть»); 1/20 ведра — бутылка; 1/40 ведра («сороковка»); 1/50 ведра (в просторечии «косушка»); 1/100 — сотка (у питухов — «шкалик»); 1/200 ведра («полусотка» или «мерзавчик»).
Сеть казенных винных лавок раскинулась по всей стране. В городах такие лавки-«монопольки» можно было найти на многих улицах, в селах же «монополька» обычно украшала главную улицу. На фасаде каждой казенной винной лавки красовалась большая зеленая вывеска. В русском быту тогда же появилась частушка:
Монополька средь села
Стоит больно весела.
Вывеска зеленая,
Водочка хваленая.
Зеленой вывеской «монополек» и объясняется то, что русский народ прозвал своего закадычного сорокаградусного врага «зеленым змием». Враг этот был слишком силен, и потребление водки в Нижнем Новгороде катастрофически росло не только год от году, но и из месяца в месяц. Нижегородское общество спохватилось — главным образом, интеллигенция. Сначала основной мерой против пьянства были уговоры. Близ винных лавок повесили афишки с изображением стаканчика и текстом, напечатанным крупным шрифтом. Подходя к дверям лавки, «питухи» читали: «Один — должно, два — можно, три — осторожно, а далее — безбожно!»
Словесные увещевания не уменьшили пьянство горожан, и отцы города организовали Общество трезвости, целью которого была борьба с «зеленым змием». Два-три десятка человек, подверженных винному пороку, соединялись в группы, большей частью вокруг церковных приходов, и давали «зароки», а то и страшные клятвы перед иконами — не брать в рот в течение какого-то времени ни капли вина. Но домочадцы людей, дававших «зароки», обычно радовались не более месяца или двух — именно такие сроки называли обычно клявшиеся перед иконами. Нижегородские группы и общества трезвости существовали много лет, но состав их полностью обновлялся каждые 2–3 месяца. Нижегородские интеллигенты того времени, особенно врачи Золотницкий, Грацианов, Пальмов и Бедрин в Нижнем, а так-же Рацер и Карманов в Сормове, долго и упорно изучали вопрос о все возраставшем пьянстве среди малоимущих слоев населения. Результаты оказались ничтожными, хотя к этой работе привлечены были научные авторитеты обеих русских столиц.
В отношении «Сормова» нужно было решить и более конкретный вопрос: пьет ли рабочий водку от хорошего заработка или он пьет, угнетаемый сознанием малого заработка? Статистика показывала одинаковую степень распространения пьянства как среди рабочих, имевших три или четыре рубля дневного заработка, так и среди тех, кто получал в день не более рубля. Приходилось искать объяснение пьянству в рабочей среде вне материальных факторов.
Помещавшиеся в нижегородских газетах заметки и сообщения о рабочем житье-бытье, давали вдумчивому читателю возможность сделать более или менее правильные выводы о том, сколько, как и почему пил сормович.
Выходя утром на работу, сормович проглатывал стакан водки — «для крепости рук», как говорило большинство.
Сильно утомленный к полуденному перерыву, рабочий во время обеда вливал в себя второй стакан, без которого ему, «с устатку», не хотелось есть.
Во второй половине рабочего дня интенсивность труда, естественно, оказывалась заметно ниже утренней, но рабочий держал себя в руках, напрягался сверх меры, ибо от его усилий зависело количество сделанного, а значит, и сумма дневного заработка.
Вечером, «пошабашив», сормович представлял собой выжатого, ни на что уже не способного человека. Разойдясь по домам, добрая половина рабочих, «хлопнув» третий на дню стакан водки, валилась на кровать отдыхать. Лишь через час-полтора человек мог приступить к ужину. О каком-то более разумном использовании вечерних часов нечего было и думать.
Но не одни только физические усилия на работе истощали человека. Непрерывного напряженного внимания требовали печи, станки, машины и приборы, около которых находился рабочий. Нервное переутомление вело к такому угнетению мозговой деятельности, что вечером у сормовича пропадал интерес ко всему на свете. А стакан водки поднимал настроение.
Именно потогонная система организации работ, делавшая пролетария одной из деталей машины, и создавала условия, в которых алкоголизм процветал