Приведем в пример хоть Валерия Брюсова с его знаменитым венком сонетов «Роковой ряд». Поэт вспоминает всех женщин, с коими свела его судьба, юных и не очень, разнообразно услаждавших его тернистый жизненный путь сызмлада до дней последних донца. Тут бы поэту и развернуться, выдать стихи интимнее самой интимности, а на деле выходят – «царица дней былых», «отравно-ранящая услада», «огневые строфы», «стыдливые рыданья», «безвольности ночные» и прочий декадентский вздор – такими словами охарактеризовал Лев Толстой стихи Бальмонта, когда тот по неосторожности заехал к великому старцу в Ясную Поляну читать свои чуждый-чарам-черно-челночные опусы. Подтверждения наших умозаключений ради приведем один сонет из брюсовского «Рокового ряда»:
Таля
Имен любимых, памятных, живыхТак много! Но, змеей меня ужаля,Осталась ты царицей дней былых,Коварная и маленькая Таля.
Встречались мы средь шумов городских;Являлась ты под складками вуаля,Но нежно так стонала: «Милый Валя», —Когда на миг порыв желаний тих.
Все ж ты владела полудетской страстью;Навек меня сковать мечтала властьюЗеленых глаз… А воли жаждал я…
И я бежал, измены не тая,Тебе с безжалостностью кинув: «Падай!»С какой отравно-ранящей усладой!
Ничем иным, как любовной риторикой, назвать данные стихи не представляется возможным. Кстати, вместо 14 положенных женских имен в сонетном венке Брюсов привел только 13 – не сумел вспомнить всего-то одно имя из окружающих его барышень? Как известно, Валерий Яковлевич, сам родом из купеческой семьи, кончил тем, что вступил в партию большевиков. Видимо, потому что к тому времени купеческих дочек равно как и купцов с купчихами извели как потусторонний класс.
Мало кто смог в те годы удержаться от обаяния декадентщины. Среди немногих – Сергей Есенин, чьи юношеские стихи до сих пор бы пробуждали бы в мальчиках неясные желания и заставляли бы девочек краснеть от неясных желаний, кабы не интернет с телевидением и кабы нынешние девочки и мальчики вообще читали стихи.
Выткался на озере алый свет зари.На бору со звонами плачут глухари.Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.Только мне не плачется – на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,Сядем в копны свежие под соседний стог.Зацелую допьяна, изомну, как цвет,Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,Унесу я пьяную до утра в кусты.И пускай со звонами плачут глухари.Есть тоска веселая в алостях зари.
Конечно, не Сергей Александрович задал тон стихотворным славословиям в честь любви в антисанитарных условиях, но и его любовно-кустовой почин, как увидим в дальнейшем, без развития не остался.
Оказался в стороне от магистральной линии тогдашней поэзии и поэт-сатирик Саша Черный, чьи стихи по интересующему нас предмету едва ли можно назвать подлинно интимными, но спасибо хотя бы и за них.
Ошибка
Это было в провинции, в страшной глуши.Я имел для душиДантистку с телом белее известки и мела,А для тела —Модистку с удивительно нежной душой.Десять лет пролетело.Теперь я большой.Так мне горько и стыдноИ жестоко обидно:Ах, зачем прозевал я в дантисткеПрекрасное тело,А в модисткеУдивительно нежную душу!Так всегда:Десять лет надо скучно прожить,Чтоб понять иногда,Что водой можно жажду свою утолить,А прекрасные розы – для носа.О, я продал бы книги свои и жилет(Весною они не нужны)И под свежим дыханьем весныКупил бы билетИ поехал в провинцию, в страшную глушь:Но, увы!Ехидный рассудок уверенно каркает: «Чушь!».Не спеши —У дантистки твоей,У модистки твоейНет ни тела уже, ни души.
Постоял же «за честь» серебряного века русской поэзии (в разбираемом нами смысле) серебряновековец Владимир Набоков своим стихотворением «Лилит». Это произведение до сих пор стоит особняком в русской поэзии (за мировую – не поручимся), настолько мощно и откровенно там выражено невыразимое, и хоть как-то превзойти его еще долго никому не удастся. Как бы ни упражнялись нынешние профессионалы великого и могучего, однако выдать нечто более значительное по интимности и размаху они, похоже, не в состоянии. По признанию самого Владимира Владимировича, он написал «Лилит» чуть ли не на пари и буквально за несколько минут. Но зная склонность автора к мистификациям, всерьез относится к его заверениям мы, конечно же, не станем.
Я умер. Яворы и ставнигорячий теребил Эолвдоль пыльной улицы. Я шел,и фавны шли, и в каждом фавнея мнил, что Пана узнаю:«Добро, я, кажется, в раю».От солнца заслонясь, сверкаяподмышкой рыжею, в дверяхвдруг встала девочка нагаяс речною лилией в кудрях,стройна, как женщина, и нежноцвели сосцы – и вспомнил явесну земного бытия,когда из-за ольхи прибрежнойя близко-близко видеть мог,как дочка мельника меньшаяшла из воды, вся золотая,с бородкой мокрой между ног.И вот теперь, в том самом фраке,в котором был вчера убит,с усмешкой хищною гулякия подошел к моей Лилит.Через плечо зеленым глазомона взглянула – и на мнеодежды вспыхнули и разомиспепелились. В глубинебыл греческий диван мохнатый,вино на столике, гранаты,и в вольной росписи стена.Двумя холодными перстамипо-детски взяв меня за пламя:«Сюда», – промолвила она.Без принужденья, без усилья,лишь с медленностью озорной,она раздвинула, как крылья,свои коленки предо мной.И обольстителен и веселбыл запрокинувшийся лик,и яростным ударом чреселя в незабытую проник.Змея в змее, сосуд в сосуде,к ней пригнанный, я в ней скользил,уже восторг в растущем зуденеописуемый сквозил, —как вдруг она легко рванулась,отпрянула и, ноги сжав,вуаль какую-то подняв,в нее по бедра завернулась,и, полон сил, на полпутик блаженству, я ни с чем осталсяи ринулся и зашаталсяот ветра странного. «Впусти», —я крикнул, с ужасом заметя,что вновь на улице стоюи мерзко блеющие детиглядят на булаву мою.«Впусти», – и козлоногий, рыжийнарод все множился. «Впусти же,иначе я с ума сойду!».Молчала дверь. И перед всемимучительно я пролил семяи понял вдруг, что я в аду.
Сам Набоков называл эти свои стихи абстрактной фантазией, но ничего фантастического и абстрактного, кроме навеянного сном антуража, мы в приведенных строках не находим. Мэтр, как всегда, лукавил. Ситуация, возможно, и не вполне стандартная, но дело-то житейское, и если с кем-то из представителей мужеского пола нечто подобное случалось, то это действительно не райское наслаждение. Можно достаточно долго разглагольствовать на эту щекотливую тему, но мы ограничимся сказанным, заметив только, что автору удалось, на наш взгляд, нащупать коренное отличие праматери от перводевы: Ева в отличие от своей демонической предшественницы все-таки впускает. Впрочем, нет такой Евы, которая хотя бы изредка, время от времени не становилась сущей Лилит для своего персонального Адама. В каждой женщине, как нам представляется, в той или иной мере присутствуют обе прасоставляющие, и насколько та или иная дама осчастливит своего кавалера и тем самым будет счастлива сама, зависит, как во всякой алхимии, только от пропорций.
5
Когда в СССР якобы не было секса, тоже, как ни странно, писали о любви и ее интимной производной. Об этом, правда, подолгу, как нынче, не разглагольствовали, предпочитая любить, а не трепаться о любви, и, к слову пришлось, тогдашнее выражение «заниматься любовью» звучит теперь куда возвышеннее и даже целомудреннее нынешнего, просим пардону, «трахаться», низводящее интимное до уровня пресловутого удовлетворения жажды. Да-да, то, о чем мечтали классики большевизма, осуществилось в России как раз сейчас, в эпоху реальной «демшизы́».
Секса, вы говорите, не было? А откуда тогда брались и для кого перепечатывались на пишмашинках пресловутые половые учебники вроде «Техники современного секса» (без иллюстраций, к сожалению), каковой нам довелось подпольно прочесть в годы сексуально озабоченной юности? И это в глухой провинции! Правда, в годы озабоченной зрелости приходится признать, что чтение помогло мало. Теория в этом деле почти не стыкуется с практикой, зато благодаря практическим навыкам пришли и секс, и техника, и, что особенно ценно, своевременность.