Читать интересную книгу Поэты об интимном. Сборник статей - Юрий Лифшиц

Фельдман отозвался:

Графиня Икс… Её из жалиНе назову я: все сбежалиУ ней любовники. – РазорЕй возместил Дильдо-синьор!

И что здесь осталось от исходного текста? Только «графиня», «любовники» и пресловутый «Дильдо-синьор». Рочестер называет даму «графиня Кокпита», в скобках замечая, что ее имя хорошо известно из-за истории с убийством какой-то дамы, тоже, надо полагать, всем известной. Переводчик, исходя из совершенно непонятной, отсутствующей в подлиннике «жали», называет актрису и любовницу Карла II Нелли Гвин (речь в стишке идет именно о ней), выступавшую на придворной сцене Cockpit-in-Court Уайтхолла, графиней Икс. Зачем? Для чего? Непонятно.

Здесь, кроме всего прочего, находит очередное подтверждение мое давнишнее наблюдение относительно того, что если в строфе имеется хотя бы один недостаток, то он, как правило, не единственный. Переводчик, увлекшись, не заметил, что благодаря эффекту слияния предлог «из» и существительное в родительном падеже «жали» при произношении превращается в глагол «изжали»: «Графиня Икс, ее изжали». Поначалу возникает мысль о каком-то изощренном специфически английском виде разврата – стишок-то фривольный, – но потом, так сказать, приходишь в сознание, хотя комический осадок от строки, не предусмотренный автором оригинала, остается. Стало быть, и родительный падеж существительного «жаль» втиснут в строку исключительно ради рифмы с глаголом «сбежали».

Также можно предположить, что «любовники» «графини Икс», удрав от нее, еще и ограбили несчастную женщину, но она готова возместить сей «разор» с помощью новокупленного ею Дильдо-синьора, – видимо, сдавая его в аренду малоимущим дамам из низших сословий. Таким образом, приходится делать вывод, что и существительное «разор» вставлено переводчиком в строку исключительно ради краесогласия.

Или взять строфу номер 9. Если верить графу и своим глазам, то там сказано следующее:

Образчик достоинства, ее светлость Кливленд,Заглотала больше членов, чем песка в океане.Но из-за [постоянного] трения и скобления это [входное отверстие] оказалось настолько широким,Что подходит исключительно Синьору Дильдо.

Изложение графа опять-таки довольно скабрезно и пошло, но читатель, по крайней мере, понимает, что, собственно говоря, происходит в тексте.

Между тем переводчик выдает нечто далекое от оригинала, странноватое и донельзя мрачное:

Ужасна Кливленд-герцогиня:Жевала фаллосы, врагиня.Теперь не видит их в упор:По вкусу ей Дильдо-синьор!

По Фельдману, графиня действительно «ужасная врагиня», поскольку занимается непотребством не из любви к искусству как таковому, а для пропитания и истребления мужеского пола ради. Причем сей процесс ей не очень-то и нравится, стал будничным, превратился в рутину, в противном случае бы она ни за что бы не отказалась от того, что она там регулярно и методически пережевывает. Ведь о ту великобританскую пору Дильдо был деревянным и вряд ли пришелся бы означенной леди именно по вкусу, поскольку при общении с ним она могла бы остаться и без зубов. Надо ли говорить, что и в этой строфе существительное «врагиня», по прихоти переводчика, присвоило себе самое ударное место в строке исключительно ради рифмы?

Для довершения картины всмотримся попристальней и в 10-ю строфу.

У наших утонченных и прекрасных герцогинь имеется одна [дурная] привычка:До безумия любить какого-нибудь дурака ради его члена.Но эти фаты были отвергнуты их сиятельствами, узнавшимиСвободу действий и силу Синьора Дильдо.

Однако столь простой текст не кажется нашему переводчику достойным передачи на русский язык, поэтому он оживляжа ради сооружает нечто совершенно разнузданное, зато более, как ныне выражаются, прикольное.

Графини наши – те же сучки:На всё готовы ради случки.Теперь у них один Трезор,Один Полкан – Дильдо-синьор!

Но, увы и ах, здесь перелагатель снова попадает впросак, поскольку, обозвав женщин оскорбительным для них словом «сучки», приписывает бедным графиням склонность к зоофилии. Получается, что фельдмановский Дильдо-синьор призван заменить всех собак мужского рода, которыми знатные дамы – «те же сучки» – пользовались прежде. По крайней мере, это вытекает из контекста. «Теперь у них один Трезор», – констатирует автор перевода, а для тех, кто этого зараз не постиг, уточняет: «Один Полкан», – не замечая комизма ситуации, в которую он сам себя ставит, ибо «один Полкан» и «один Трезор» – это уже два кабысдоха. А если речь идет все-таки об одной псине, значит, у нее двойное имя Трезор-Полкан – чисто по-английски. Причем в тексте, якобы переведенном с английского, фигурируют не Снупи, не Монморенси, ни – на худой-то конец – какой-нибудь Баскервиль, а именно руссколающие Полкан и Трезор. И это при том, что никаких сексуально-псовых аналогий сам автор, то бишь Джон Уилмот, второй, разумеется, граф Рочестер в своем стишке не проводит вовсе. Зачем переводчику понадобилось делать перелагаемый текст значительно похабней оригинала, мне невдомек. Кстати говоря, эффект слияния налицо и в данной строфе, ведь первую строку, хочешь не хочешь, приходится произносить не иначе, как «графини наши – тежесучки».

Это все было весьма затянувшееся «в-третьих» (каковое, скажу по секрету, можно начать с первой строфы и закончить последней), но имеется еще и в-четвертых. Находясь в плену ложной интерпретационной установки, переводчик вытравил из текста авторские намеки на возможную одушевленность Синьора Дильдо. Их немного, но они все-таки имеются. На протяжении целых 17-и строф граф действительно повествует о неодушевленном предмете. Но потом, забывшись или увлекшись, вставляет в текст детали, оживляющие милый его остроумию персонаж. Правда, еще в 11-м четверостишии сказано, что графиня Модена отрядила в швейцары для своего супруга именно Синьора Дильдо, но это можно истолковать и в переносном смысле. А вот в строфе 18 прямо сказано, что он самолично заявился ночью в Кокпит, дабы предложить свои услуги мадам Найт. Как мне представляется, Синьор Дильдо, воспользовавшись творческой потенцией графа Рочестера, в прямом смысле слова во-одушевился и стал совершать поступки вне зависимости от авторской воли. И как раз это – превращение Дильдо из недвижимого имущества в передвигающееся самостийно (совсем как гоголевский Нос!) – и переполнило чашу терпения многочисленных туземных членов, отвергнутых титулованными прелестницами ради заезжего гастролера. Вот подстрочный перевод строфы 21:

Толпа членов, которые некогда привечались с радостью,Теперь при виде швейцара, указавшего им на дверь,Злонамеренно дожидались у входа [в дом], когда он спустится,И яростно напали на Синьора Дильдо.

После чего означенные члены гнались с воплями (строфа 22) за выбивающимся из сил Синьором Дильдо, при этом женщины, пооткрывав окна, молили небеса спасти его, одна только леди Сандис помирала со смеху (строфа 23): уж больно забавными показались ей болтающиеся на бегу яйца. Закончилось все тем, что легковесные обидчики Синьора, рассеявшись в ходе погони, так и не сумели изловить своего заклятого врага, оставшегося в живых и непобитых. И от этих уморительных, хотя и пошловатых подробностей Фельдман оставляет сплошные руины, ибо вместо членистоногого побоища, пусть даже и несостоявшегося, из-под клавиатуры переводчика выходит самая откровенная, немыслимая для мастера отсебятина. У нашего переводчика Синьор Дильдо последовательно подается деревянным, неодушевленным, мертвым, и никакой посторонний, не имеющий отношения к делу оживляж не спасает перевод от категорического провала.

Скрупулезный разбор просчетов, допущенных Фельдманом, также не входит в мои намерения. Но и сказанного достаточно, чтобы с уверенностью констатировать: даже при беглом осмотре текста, выдаваемого им за переводной, обнаруживается, что едва ли не 70% стихотворения сочинено собственно переводчиком. Причем, как я уже говорил, в некоторых четверостишиях от исходного текста ничего не остается, кроме имен собственных, а в иных строфах нет даже этого. Как известно, существуют такие переложения, рядом с которыми оригиналы и публиковать-то неловко. В числе таких псевдопереводов находится, на мой взгляд, и фельдмановская фантазия на тему пересказа уилмотовского «Синьора Дильдо».

                                        * * *

Сам я взялся переводить «Синьора Дильдо», обнаружив на сайте poezia.ru откровенно слабый перевод Лукьянова и не имея представления об ухарски расхристанном переложении Фельдмана. Именно благодаря априорному для меня лукьяновскому тексту я натолкнулся на мысль о собственной трактовке рочестеровского стихотворения, а апостериорный фельдмановский – еще более укрепил меня в ней. Не знаю, насколько моя интерпретация придется по душе читателям, но мне представляется необходимым дать ей обоснование в рамках настоящих заметок.