Читать интересную книгу Ромен Гари, хамелеон - Мириам Анисимов

<…> Мой герой Жан Дантес, посол Франции в Италии, — человек «глубокой культуры», как принято говорить в Европе об элите общества. Именно противостоянием эстетического и этического, именно существованием непреодолимой пропасти между ними, которая станет причиной раздвоенности Дантеса, объясняется его обостренное восприятие действительности. Находясь в плену абстракций, посол начинает воспринимать живых людей, с которыми имеет дело, как воплощение двух ликов любимой им Европы: с одной стороны, как циничную, развратную ведьму Мальвину фон Лейден, с другой — как ее дочь, возвышенную красавицу Эрику. Разумеется, истина заключается в там, что развратная ведьма и прекрасная девица — это одно и то же существо, Европа — если, конечно, они вообще существуют в реальности, а не являются лишь плодам фантазии «культурного и образованного человека», мифической проекцией чувства вины и мечтаний посла, творением его предельно утонченного, но бального воображения{643}.

Венгерский писатель Имре Кертеш, переживший Освенцим, в своей нобелевской речи, произнесенной 7 декабря 2002 года, повторяет мысль Гари о крахе европейской цивилизации:

Холокост показал мне, до чего мог дойти человек, как бесславно завершилось великое предприятие Европы, на протяжении двух тысячелетий проповедовавшей идеалы культуры и морали.

Чтобы завершить «Европу», Ромен Гари провел лето и осень в Пуэрто-Андре. Потом он отправился в Женеву, где работал, уединившись в своей безликой квартирке на улице Муайбо.

Первый вариант рукописи он отправил Роберу Галлимару в ноябре. Тот по прочтении дал ознакомиться с ней Жаку Лемаршану, которому не раз приходилось не только хвалить, но и критиковать Гари. В вопросах грамматики он доверял Николь, супруге Роже Гренье. Если Гренье считал, что в предложении ошибка, Гари спрашивал, почему так нельзя сказать. Услышав в ответ от Роже, что соответствующего правила никто не помнит, но тем не менее это неправильно, Гари обращался к Николь, которая преподавала французский язык в престижном парижском лицее Генриха IV. Мнению науки он подчинялся{644}.

В 1971 году Ромен Гари приобрел в совместную с Джин Сиберг и своим племянником Полем Павловичем собственность три дома в Каньяк-дю-Кос. Он поручил Элизабет Фарси купить посуду и прочие необходимые по хозяйству вещи, а на Поля было возложено общее обустройство и ремонт. В частности, под его наблюдением была великолепно отделана ванная, из окна которой можно было наблюдать пастуха, бредущего за стадом овец. И Ромен, и Джин заглядывали сюда редко, а Поль облюбовал эти руины и решил здесь остаться. Три дома, затерявшиеся посреди деревушки на известняковом плато, какое-то время воплощали для Гари надежду на воссоединение семьи, клана, но всё вышло совсем иначе.

81

Гари по-прежнему страдал от диафрагмальной грыжи и в феврале 1972 года согласился на операцию, которую должен был провести доктор Моро. Однажды в пятницу, будучи в гостях у Галлимаров, он сообщил своему другу Роже Гренье о том, что скоро его должны госпитализировать. Гренье тут же позаботился, чтобы в клинику для Гари принесли кипу детективов и цветы — от издателя.

Каково же было его изумление, когда, вновь придя в следующий понедельник к Галлимарам, он встретил там Гари! Гренье напомнил ему о госпитализации. Гари же, ничуть не смутившись, ответил, что в клинике Шуази он был. Там его начали готовить к операции, в общем, совершенно несложной, но Гари так испугался, что решил попросить совета у матери — которая уже несколько десятков лет как была мертва. Гари был убежден, что, сталкиваясь с чем-то особо серьезным, может с ней общаться. Он заверил Гренье, что именно по ее совету передумал, оделся и выбрался из клиники через окно по веревке из простыней, словно герой приключенческого романа, вместо того чтобы просто подписать отказ от операции. Домой он вернулся на такси. Решив, что страсть к фантазированию на этот раз зашла чересчур далеко, Гренье не поверил ни единому его слову. Но именно в этот раз Ромен сказал правду. Доктор Моро, который должен был оперировать Гари, был другом его психиатра, Луи Бертанья. Ему он и поведал историю о том, как поражены были медсестры, увидев, что пациент сбежал, а из окна свисает простыня, привязанная к ручке. Такой подвиг ему явно понравился.

Луи Бертанья прописал Ромену Гари марплан — один из первых антидепрессантов, и этот препарат на протяжении нескольких лет, казалось, значительно улучшал его состояние. Кроме того, Гари регулярно посещал психоаналитика, доктора Сержа Лейбовича, у которого, кстати, лечилась от любви к Гари дочь Петра Устинова Павла.

82

Гари возлагал на «Европу» большие надежды. Первый же отпечатанный экземпляр он отправил Андре Мальро, надеясь, что человек, называющий себя его другом, непременно напишет на книгу похвальный отзыв. Мальро ответил ему парой строк: заверил Гари в своей поддержке и готовности ее продемонстрировать, но Клоду Галлимару прозрачно намекнул, чтобы больше с подобной просьбой к нему не обращались.

«Европа» появилась на книжных прилавках 18 апреля 1972 года. Отзывов на нее не было вплоть до мая. Гари раздраженно упрекал Робера Галлимара в том, что книгу обходят вниманием. Робер хотел его успокоить, но критика действительно отнеслась к роману прохладно.

Анжело Ринальди из «Экспресс»{645} посмеялся над «Европой»:

«Европа» — не более чем пародия на книги Жироду: здесь прекраснодушные дипломаты обмениваются блистательными афоризмами, слушают доносящиеся издалека соловьиные трели, но при этом почему-то не слышат гудения «Штук» у себя под носом. В эту книгу свален весь хлам тридцатых годов, а слабость к шику, для писателя губительная, еще больше вырождается в «Кризис Адоре Флупет». Неправдоподобно и жеманно…

Пожалуй, точнее всех мысль Гари уловил Поль Оди:

Само понятие цивилизации <…> возникло в Европе, но это не только книга Европы, но и книга о Европе! С самого начала — примем за точку отсчета Древнюю Грецию — Европа именует себя «колыбелью цивилизации» в противовес той самоуверенной концепции, тому спесивому самомнению, которое стоит на заднем, а может, даже и на переднем плане и которое сами европейцы назвали «варварством». В самом этом термине уже заложена негативная оценка. Но кто оценивает, где цивилизация, а где варварство? кто такие сами европейцы? Существует ли на самом деле Европа? Имеет ли она право приписывать себе цивилизованность — и следовательно, отбрасывать те принципы, которые она полагает противоречащими ее морали? Приходится признать, что Европа — это миф, некий «призрак» сознания, и только. Так во всяком случае утверждается в романе «Европа» — роман о Европе, Европе, которая сама стала романом{646}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});