Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Не отпустил. Потом жалел, наверное, плевался — тьфу, из-за такой чепухи, из-за сброда какого-то и Францию терять, и голову. Верно, обидно.

Ну что, казалось бы, Александру II или Александру III не связываться с революционерами, уступить. Ведь как те просили, как уговаривали, как не хотели крови! Послушайте, прислушайтесь — не напоминает вам никого?

А. Михайлов сказал на суде над народовольцами в феврале 1882 года (после цареубийства), рассказывая о Липецком съезде их партии:

«…все собравшиеся единодушно высказались за предпочтительность мирной идейной борьбы», но для такой борьбы не было никаких легальных путей. «Тогда, в силу неизбежной необходимости, избран был революционный путь…» Но: «Революционный путь постановлено было оставить, как только откроется возможность действовать посредством свободной проповеди, свободных собраний, свободной печати…»

Нет, Михайлов не хитрил, не лавировал, не обманывал. Не полагалось тогда у этих людей обманывать, выкручиваться — выбрали эти люди смертный путь и готовы были отдать жизнь во имя своих идей. На том же суде офицер флота Суханов, зная, что его ждет (его расстреляли), говорил:

«Я сознаю участь, которая ждет меня, и я не ожидаю, и не могу, и не должен ожидать никакой для себя пощады… Вот я и хочу выяснить перед вами, господа, поводы, которые привели меня к тому, чтобы сделаться преступником против существующего порядка и поставить любовь к родине, свободе и народу выше всего остального, выше даже моих нравственных обязательств» (то есть выше присяги императору. — Б. В.).

Всем честным людям, видящим, как грабят народ, как его эксплуатируют, и как печать молчания наложена на уста всем, хотящим сделать что-нибудь полезное для блага родины, — всем было тяжело. И такое тяжелое положение могло длиться долгие годы. Губились тысячи интеллигентных людей, народ пухнул от голода, а между тем в правительственных сферах только и раздавалась казенная фраза: «Все обстоит благополучно».

И до убийства царя не хотели крови. Вот что сказала на суде С. И. Бардина в феврале 1877 года:

«Мы стремились уничтожить привилегии, обусловливающие деление на классы — на имущих и неимущих, но не самые личности, составляющие эти классы. Я полагаю, что нет даже физической возможности вырезать такую массу людей, если бы у нас и оказались такие свирепые наклонности».

Ах, Софья Илларионовна, есть такая физическая возможность, есть! Не только можно «вырезать поголовно всех помещиков, дворян, чиновников и всех богатых вообще», как вы изволили иронизировать, а можно еще прихватить многие миллионы неимущих, да подгрести к ним немощных старцев, беременных женщин, едва научившихся говорить детишек. А может, вы об этом и догадывались? Ведь сказали же вы в той же речи:

«…наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется… И тогда оно отомстит за нашу гибель… за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи — увы! — на штыки не улавливаются!»

Может быть, она и догадывалась чувством. Но сотоварищи ее знали о грядущей крови. И обратились к Александру III после убийства Александра II с уговорами, с призывами уступить:

«Каковы бы ни были намерения государя, но действия правительства не имеют ничего общего с народной пользой и стремлениями… Вот почему русское правительство не имеет никакого нравственного влияния, никакой опоры в народе; вот почему Россия порождает столько революционеров; вот почему даже такой факт, как цареубийство, вызывает в огромной части населения — радость и сочувствие. Да, Ваше Величество, не обманывайте себя отзывами льстецов и прислужников. Цареубийство в России очень популярно.

Из такого положения может быть только два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими кознями, или — добровольное обращение Верховной власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех самых страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный Комитет обращается к Вашему Величеству с советом избрать второй путь. Верьте, что как только Верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести, вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполнительный Комитет сам прекратит свою деятельность, и организованные вокруг него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем Вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости».

Как уговаривали, как просили! Убили отца и вот через десять дней уговаривали сына:

«Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в Вас сознания своих обязанностей и желания знать истину. Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от Вас».

Прислушайтесь, император! Что-то почудилось, увиделось этим революционерам — от чего-то в страхе они приотшатнулись; не за себя испугались — собой они не дорожат. Страшные бедствия революции увиделись им — и не зря! Все-таки убить императора — дело нешуточное. Да еще так по-мясницки убить.

«…в липкой багровой грязи, образованной смесью снега и крови, лежало несколько убитых и барахтались раненые; щепки, клочья платья, куски мяса, стекла близлежащих домов на несколько десятков сажен усеивали место взрыва; император, опираясь руками, пытался машинально отползти от решетки канала, но все тело его ниже пояса превратилось в одну бесформенную кровавую массу… В половине четвертого его уже не стало: его едва-едва успели привезти во дворец…»

И все-таки, все-таки! Не озлобляйтесь, император! Это погиб ваш отец, но вы о своем сыне подумайте, о внуке и внучках! Неужели и вам кое-что не мерещится — дом на окраине какого-то городка, не то подвал, не то пустырь, трупы — сына вашего, снохи, внука, внучек? А ведь всего-то до этой картинки тридцать семь лет осталось!

Как бы не так — не озлобляйтесь. Он, может быть, и прислушался бы — так вдруг удача в руки прет! Предатели у них, у этих террористов находятся — и все-все про них выдают. Назад, Шувалов, назад, Воронцов-Дашков — не надо с ними переговоров, нам террора бояться нечего, у нас теперь Дегаев есть, сверхшпион, он все нам расскажет. А ответить революционерам надо твердо и «бодро»:

«…глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений… Мы призываем всех верных подданных… к утверждению веры и нравственности, — и к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действиях учреждений…»

Эх, государь, государь… А ведь неглупый был человек…

Не помогли уговоры. Чувствовала себя власть с Россией сросшейся, не верила, что оторвут без того, чтобы не погубить Россию.

Оторвали. И вот оглядываемся вокруг себя, любуемся революционными достижениями.

Сто лет назад чего хотели? Из-за чего кровь лилась?

А вот из-за чего:

«1. Общая амнистия по всем политическим выступлениям прошлого времени…»

Постойте, что это? Это ведь из последней статьи Сахарова?..

Да нет же, это из народовольцев, из того самого их знаменитого письма Александру III, март 1881 года…

«2. Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями».

Отличная мысль! Свежая мысль! Так кто же такие свободные выборы допустит, кто их разрешит? А революционеры их свободу оговорят — полными свободами печати, слова, сходок (теперь, через сто лет, называется собраний), избирательных программ. Да, еще: «Депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично, и пропорционально числу жителей… Никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть…»

И если власть послушается и все это исполнит?

«Заявляем торжественно, что наша партия со своей стороны безусловно подчинится решению Народного Собрания, избранного при соблюдении вышеизложенных условий, и не позволит себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному Народным Собранием».

Только и всего? Только и всего… Но, голубчики мои, братцы, ведь это то же самое, тютелька в тютельку, чего мы и сейчас хотим! Нам и нынче, через сто лет, на другом берегу кровавого моря, еле от крови обсохнувшим, еще далеко не отмывшимся, того же самого не хватает! Чего тогда не было — политической амнистии, свобод печати, слова, собраний, избирательных программ, того и сегодня, через сто лет не имеется! Ни на практике, ни в конституции не имеется, к конституции мы еще вернемся.