нагадить Артёму, и даже придумала: — А это мой муж спёр халат. Он ведь ещё и клептоман. Спионерил и говорит, чтобы надела. Я не хотела. Честно. Но он меня заставил, даже в лоб зазвездил, — я потёрла больное место, всхлипнув, и даже начала жалеть, что мой спектакль только для одного зрителя, и что он останется тайной для моего драгоценного мужа. Вот уж кто оценил бы его в полной мере. Хотя ему сейчас не до меня. У него же принцесса.
— Теперь всё стало на свои места, — неожиданно сам себе закивал «адвокат».
— Что это значит?
— Всё ясно. Это мой халат. Ваш муж украл его у меня. А увидев его на вас, я его узнал и подумал, что это вы его украли, — он раскаянно сложил ладони вместе и опустил голову: — Простите!
— Погодите… погодите, — начало медленно до меня доходить. — Это ваше? — я указала на халат.
— Да, — кивнул парень.
— Так Вы Анатолий? — пришла я к выводу путём мыслительных манипуляций.
— Да! Я Анатолий. А откуда Вы меня знаете?
— Ну, Вы личность известная… В журнале ваше фото видела, — соврала я.
Анатолий поверил, кивнул и добавил:
— Конечно, я частенько появляюсь в СМИ.
Обсуждать с ним его знаменитость не особенно хотелось, поэтому я пошла ва-банк:
— А можно я вам чуть позже вещи верну? Я точно верну! — лучше всего сейчас было линять. Всё же то, что этот «адвокат» окажется другом Шера, никак мною не ожидалось.
А кстати, что Шер на счёт своего дружка говорил? «У Толяна куча шмотья. Он даже не заметит…» Угу, вообще не заметил. Это даже не его халат, а нянин. Или его? Странные у человека предпочтения.
— Простите, девушка. Давайте, я дам вам кое-что другое из одежды. А этот халат… Он ручной работы. Из Китая. Он мне… дорог, — виновато произнёс Толя.
— Да? — мои глаза, как в диснеевских мультяшках, выскочили из орбит и подпрыгнули над макушкой на метр, потряслись, позвенели и вернулись на место.
Значит с этим человеком дружит мой благоверный? Я ничего не путаю? Какой у него разнообразный круг знакомых. Неожиданно, что халат оказался не обычной тряпкой, хотя помнится, у меня дома среди древнего шмотья есть точно такой же, только его привезли не из самого Китая. Но производители, наверняка, желтолицые азиаты высокой популяции, оккупировавшие бесхозный подвальчик одной их старинных пятиэтажек. А вот куплен он был пятилетку назад моей любимой бабулей в сельском бутике в качестве подарка мне на день рождения. Восторга у меня сиё произведение искусства не вызвало, да и с размером бабуля не угадала, решив взять на вырост (причём размера на три больше моего), так что ему была заказана прямая дорога на один из балконов, где он с гордостью занимал своё место в мешке из-под сахара (ага, мы Матвеевы и такие мешки собираем, семейное хобби).
Каким таким чудесным образом папа позволил случиться тому, что после шикарного ремонта один из наших балконов всё же превратился в свалку? До глупого просто. Он не учёл зажиточность своего братца, дяди Макса, которому было жаль выкинуть хоть что-то из этого, даже не своё — чужое, он любое барахло продолжал настойчиво складировать на балконе и не разрешал выкидывать на мусорку. Даже когда я вклинилась со своими супер-идеями, а именно: отдать вещи в детский приют, ведь на нашей «квартирной свалке» хранилось очень много детских вещичек, которые уже вышли из моды (хотя существует ли понятие «детская мода», если детям идёт всё?) и истрепались, так что Сеня «такое» носить категорически отказывался; мне дали отворот поворот. Моё предложение казалось мне идеальным, и вся семья разделяла это мнение, вся, кроме дяди:
— Припадочные родственники! Это память! — вещал он, вставая грудью на защиту барахлишка. Он тряс объёмной шевелюрой и подвернувшимся под руку ползунком, застревая Брестской крепостью в дверном проёме, ведущем к «домашней свалке». Брестской, потому что мы (его противники aka «припадочные родственники») не теряли надежды, что она падёт, то есть он сдастся.
Надежда умирает последней, но мы не унывали и вступали в семейные баталии, стоически терпя поражения:
— Ты ещё первый обкаканный подгузник сохранил бы, — восклицал папа.
— И сохранил бы, но в те времена у нас не было ни подгузников, ни достаточных средств, как тебе известно, мой обделённый чувством заботы о ближних непутёвый младший брат!
— Кто ещё тут обделённый, ты — барахольщик!
— Не барахольщик, а коллекционер…
— Жлоб! — только и искала повода для оскорблений Соня.
— Дочь! Немедленно возьми свои слова назад, — вопил Максим, злясь, размахивая кулаками и топая.
— И жмот! — поддерживал племяшку мой папа. — Жадный и беспринципный.
— Бедные дети ждут одёжек… — тихо пищала я, но меня, по обыкновению, никто не слышал, только Егор, который брал на себя честь озвучить мои мысли:
— Макс! Сделай доброе дело и тебе воздастся. Пожертвуй сиротам. Они тебе «спасибо» скажут.
— Что их «спасибо»? Я и так жертвую… деньги. И мне никто из них не сказал «спасибо». А ведь сколько они смогли на эти деньги купить одежды… Вагоны, — его руки жестикуляцией изображали размеры вагонов, как рыбаки хвастаются своим уловом. — Да что там вагоны… Поезда одежды! А ты советуешь мне отдать им этот хилый балкончик нашего добра?
— Да! Да! Да! — не выдерживал папа. — Он тебе советует! Я тебе советую! Они тебе советуют! — он попеременно тыкал во всех нас, а дядя лишь морщился и хмурился.
В другом конце комнаты морщился Стас, дублируя мимику отца, хотя глаза его при восклицании моего папы «да!» разве что не мигали, выражая «+1» или даже «+стопицот». В отличие от своего отца, мой братишка имел персональное мнение, что всё надо вышвырнуть, хотя в целом ему было барабану, храниться что-то на балконе или нет. Но семейство имело привычку действовать скопом, так что отсидеться в своей комнате у него не получилось, а теперь он, стараясь поскорее отвязаться от этого, мысленно готовил речь, что даже в «Готике», в которую он сейчас рубится, действует принцип «бросить старое при нахождении нового»:
— Пап, правда! Как только ты находишь новый инвентарь: снаряжение, аксессуары, броню, оружие, — гуманист-Макс вздрагивал, — ты оставляешь первоначальный, старый, в прошлом, потому что он уже не катит для продолжения квеста…
— Чего? — хмурился Максим ещё сильнее и приседал в проходе, позволяя пребывающему в самой гуще событий самозваному репортёру, корреспонденту собственного назначения, который до этого бегал между нами и тыкал камерой в лицо говорившего, проскочить на балкон и заснять эксклюзивчик. Дело в том, что на этот балкон прорваться вообще нереально — обычно на двери