Ты дашь заметку об этом в „Пламенеющем сердце“, трогательную статейку о том, что у Христа появилась еще одна невеста. Ваш боженька не привередлив: ведь у меня только и осталось, что кожа да кости. Впрочем, это, кажется, неважно: сестра-надзирательница говорит, что там, наверху, не очень-то присматриваются. Надеюсь, так оно и есть… Хотелось бы поскорее лично убедиться в этом; хватит с меня мерзости, которую называют жизнью!
Ждать осталось недолго: мой конец уже близок, по крайней мере я так думаю. Хоть и досадно расставаться с тобой, но, раз ты вербуешь будущих обитателей райских куш, мы там еще увидимся, не правда ли?
Мне пришла в голову мысль, из-за нее я даже не сплю по ночам. Очень уж хочется помереть как все честные люди… Я согласна на койку в любой больнице, только не в „Берлоге“; тогда уж лучше прямо в петлю. А это, сам понимаешь, превратит меня на веки вечные в невесту дьявола, а не Христа. Твоего влияния, наверное, хватит, чтобы доставить мне скромное удовольствие: я хочу заснуть последним сном на койке, на которой до меня померли сотни честных работниц. Ты должен это сделать миленький!
Чтобы куда-нибудь меня поместить, тебе нужно будет, по словам подательницы этого письма, указать полностью мое имя и фамилию. Правда, мне неприятно сообщать их, ведь у меня есть брат, бывший учитель, о котором я тебе рассказывала. Но если иначе нельзя, то запиши: Элиза-Мари Леон-Поль, из Сен-Сирга, округ Иссуар, департамент Пюи-де-Дом. Возраст мой тебе известен, я никогда его не скрывала, ибо мне давно уже на все наплевать.
Прощай, милок! Рассчитываю на тебя.
Твоя Олимпия».
Гектор не стал долго размышлять над этим странным письмом. В строках, проникнутых глубоким презрением и к жизни, и к смерти, его поразило лишь одно, эта сумасбродка — родная сестра человека, только что разбившего его надежды на богатство…
— Ко всем чертям! — буркнул он и бросил письмо в корзину. — Мне решительно все равно, где она подохнет!
Раздался стук в дверь. Вошел Николя.
— Мы опоздали! — воскликнул сыщик, бросаясь на диван. — Все пропало!
— Как же так?
— Старикашка пишет завещание.
Де Мериа облегченно вздохнул. Гнусные планы сыщика отпадали сами собой. Это был удобный выход из положения.
— Да, — продолжал Николя, — проклятый старик собирается отправиться на тот свет без нашего участия… Досадно, ведь все было уже на мази… Теперь у него сидит нотариус, и эта скотина-метельщик не отходит ни на шаг… В числе свидетелей — один из наших. Скоро мы узнаем, как обстоят дела: я назначил ему здесь свидание.
— Как, не предупредив меня? Мне не нравится, что всякие висельники знают мой адрес, слышите?
— Черт побери, вы сегодня слишком нервничаете, дорогой граф! Постарайтесь успокоиться и быть любезным с нашим человеком! Не плюйте в колодец — пригодится воды напиться.
— Пригодится? Теперь?
— Кто знает: может быть, мы начнем всю игру сызнова.
Граф закурил.
— Вот и он! — заметил Николя. — Я слышу его шаги. Пойду открою.
Появился разносчик.
— Ну что? — спросил сыщик. — Какие новости?
— Плохие.
— Вот как?
— Потрясающие! Небывалые! Сногсшибательные!
— Хватит восклицаний! Говори же, в чем дело?
— Он все завещал ученому!
— Господину Дювалю? — спросил граф.
— Нет, какому-то Леон-Полю, метельщику; мы зовем его между собой «ученым». Другого такого чудака не сыщешь во всем Париже!
— Вы уверены, что все завещано ему?
— Я сам подписался под завещанием, как свидетель.
— Ого! — воскликнул Николя. — Ты осмелился подписаться?
— Ну да.
— Своим настоящим именем.
— Да именем Лезорна. Я обзавелся лотком разносчика, чтобы подобраться к этому денежному мешку. Разве плохо придумано?
— Нет.
— Я отлично сыграл свою роль.
— Значит, Леон-Поль — наследник…
— Сущей безделицы: каких-нибудь девятнадцати миллионов!
— Ладно, все к лучшему. Слышите граф? Благодаря подписи Лезорна можно будет оспаривать завещание.
Гектор не отвечал, погруженный в раздумье. Олимпия могла оказаться наследницей брата! Это произвело сильное впечатление на бывшего возлюбленного злополучной узницы. В его рыцарской душе внезапно проснулась нежность, готовая восторжествовать над всеми предрассудками. Девятнадцать миллионов… Подумать только: она может получить целых девятнадцать миллионов! Эта мысль не давала ему покоя.
— Вы не слушаете меня, граф, — продолжал Николая, — между тем нам повезло. Благодаря подписи Лезорна завещание не имеет законной силы.
— Почему? — спросил разносчик.
— Потому что лишен гражданских прав.
— Черт побери, у меня столько других прав, что такая потеря мало меня огорчает, и…
— Ладно, ладно. Вернемся к делу: как чувствовал себя старик, когда ты уходил?
— Очень плохо.
— Долго он, по-твоему, протянет?
— Через час окочурится.
— Так что завтра…
— Да не завтра, а через час, говорю вам, этот метельщик, этот нищий станет обладателем девятнадцати миллионов! Обидно, черт возьми… И если из-за моей подписи денежки от него ускользнут…
— По крайней мере она дает повод для процесса. А тем временем мы добьемся выгодной полюбовной сделки… Понимаете, граф?
— Процесс мы проиграем, а поладить с таким человеком, как этот метельщик, — нечего и мечтать.
— Так что же делать?
— Сейчас — ничего, — сказал Гектор. — Я подумаю. Сходите за фонариком, любезный Николя! Мне нужно кой-кого предупредить о происшедшем. А завтра мы потолкуем обо всем.
Сыщик вышел. Граф с живостью обернулся к разносчику.
— Возвращайтесь на свой наблюдательный пост, Лезорн, и, если что случится, немедля сообщите мне. Вот вам сто франков за хлопоты. И смотрите, не проболтайтесь никому, даже Николя.
— Ладно! — ответил разносчик и сунул деньги в карман штанов.
— То, что я скажу вам, никто не должен знать.
— Ясно.
— Часа через полтора я вернусь.
— Мне тоже прийти?
— Да, и поможете оставаться хоть до утра.
— Спасибо.
— Вы получите хорошее вознаграждение, и я позабочусь, чтобы полиция вас не трогала.
— Вы очень добры, граф. Надеюсь оплатить вам той же монетой.
Гектор поморщился.
— Хе-хе-хе! Никогда нельзя знать заранее, как жизнь обернется, — заметил Лезорн.
— Это верно.
— Бывало и так, что похуже меня бедняк помогал знатной персоне вроде вас, и даже спасал ее.
Николя вернулся и сообщил, что фиакр ждет. Граф поспешно сел в экипаж и крикнул кучеру: «Бульвар Пор-Рояль!» Но, доехав до Люксембургского сада, он неожиданно изменил маршрут и велел повернуть к тюрьме Сен-Лазар.