— Сначала ты.
Он беспечно пожал плечами и сделал пару хороших глотков. Прошло несколько минут. Арианна не спускала с Рейна испытующего взгляда, но даже святой Петр на одной из фресок в часовне имел более оживленный и красноречивый вид, чем ее супруг и господин.
— Ну? — не выдержала она.
— Ах! — воскликнул Рейн, округляя глаза. — Я чувствую зуд!
— Зуд? Где?
— Ой, везде, везде! — заторопился он, еще больше выкатывая глаза. — И такое, знаешь ли э-э... распухание... и пульсация, и затвердение. Честное слово, все твердеет, как сумасшедшее!
Он прыгнул к Арианне. Та закричала в сладком ужасе. Они упали на постель и начали целоваться. Вначале поцелуй был яростным и жадным, потом углубился, замедлился.
— Милорд!
— Убирайся куда подальше, Талиазин! — рявкнул Рейн, на мгновение выпуская Арианну из объятий. — Твоя помощь нам теперь ни к чему, прекрати совать нос в то, что тебя не касается!
— Это не Талиазин, а Родри, милорд, — возразил голос из-за двери, вдруг перейдя с несформировавшегося баска на дискант. — Прибыл посланец короля, он хочет вас видеть.
Рейн поспешно скатился с кровати и встал. Арианна спустилась следом за ним, оправляя одежду и разглядывая посланца, который вошел, не дожидаясь приглашения, и теперь стоял на пороге. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки, и весь он был покрыт потом и растительным маслом, которое помогает развить хорошую скорость бегунам на дальние дистанции. От долгого бега он сильно исхудал, и было видно, как неистово колотится его сердце под торчащими ребрами.
Послание было заключено в расколотый пополам и перевязанный обрезок тростникового стебля. Рейн вынул свиток пергамента, сломал печать и начал читать. Арианна смотрела на него с законной гордостью, потому что не кто иной, как она научила его этому. Но теплое чувство исчезло бесследно, когда она заметила, как изменилось лицо мужа.
Не сказав ни слова, он передал пергамент ей. Хотя Арианне еще только предстояло узнать, что говорилось в королевском послании, руки ее дрожали, когда она разворачивала его.
Слова, казалось, брызнули ей в глаза едкой кислотой, обожгли их и вызвали слезы. У нее вырвался сдавленный крик отчаяния. Король Англии Генрих снова набирал под свои знамена многочисленную армию, но на сей раз он ставил целью покорить Уэльс и предать смерти уэльского князя Оуэна Гуинедда. Он призывал Черного Дракона, верного вассала храбрейшего и славнейшего рыцаря, отправиться в поход под началом своего короля, драться бок о бок с ним и принести ему победу. Он призывал его убивать во имя своего короля. Убивать уэльсцев... ее народ.
А ведь они были так счастливы вместе, Рейн и она! Со дня рождения двойняшек (с того самого дня, когда он сказал что любит ее) она жила с ощущением глубокого и непрестанного счастья. Она наконец чувствовала себя в безопасности, чувствовала, что ее любят, лелеют...
Но даже и тогда, днем и ночью, каждую минуту своей жизни, она помнила, что счастье не вечно, что рано или поздно настанет день, когда она назовет свое счастье былым. Она могла лишь надеяться на то, что мирный договор будет соблюдаться и впредь, что Англия оставит Уэльс в покое, но нормандцы были не так устроены. Они мечтали о власти, а когда добивались ее, мечтали о власти еще большей, о новых и новых завоеваниях, новых и новых землях. Уэльс же хотел только независимости.
Но супругом Арианны был нормандец, и нормандцем был его сюзерен. Рейн дал английскому королю рыцарскую клятву — клятву вассальной верности. Он поклялся, поставив на карту свои гордость и честь, самое свое рыцарство. Он любил жену (на этот счет у Арианны сомнений не было) и ради этой любви мог пойти почти на все, совершить почти любой поступок, поступиться почти всем. Почти...
Она не могла просить у него невозможного — утратить честь.
— Милорд, король Генрих уже выступил в поход к горной цепи Беруин, — прокашлявшись, объяснил посланник. — Он повелел вам и вашим людям присоединиться к его армии там.
— Благодарю тебя, добрый человек, — ровно сказал Рейн. — Спускайся вниз, в залу, там слуги подадут тебе вволю еды и вина.
— Да хранит вас Господь, милорд, — с поклоном ответил посланник и вышел.
Арианна не глядя швырнула пергамент на стол, где он снова свернулся в трубку. Она прошла к узкому окну и уставилась вдаль невидящим взглядом. «Будь ты проклят, Генрих! — думала она. — Будь ты проклято, криводушное, ненасытное исчадие ада! Тебе мало того, что ты владеешь половиной христианского мира, ты не можешь спокойно жить, пока не заграбастаешь и Уэльс!»
Почему он не может оставить их в покое, почему не даст мирно вырастить детей и вместе состариться?
Арианна до боли зажмурилась и так стиснула кулаки, что побелели костяшки пальцев. Когда она снова открыла глаза, все в мире оставалось по-прежнему: ярко светило летнее солнце, заливая светом спекшуюся землю двора. С пасеки раздавался грохот барабанчика: пасечник изображал гром, чтобы заставить пчел вернуться в ульи. Внезапно этот звук показался Арианне зловещим, напомнив канонаду катапульт. Она покрылась испариной, которая собралась каплями. Капли одна за одной начали стекать в выемку между грудями. До этого она не замечала жары, теперь же жара показалась удушливой, едва выносимой.
— Генрих — мой король и мой сюзерен, — раздалось сзади, и ладони легли Арианне на плечи. — Я ничего не могу поделать, маленькая женушка, придется отправиться на зов.
Рейн всего лишь повторил то, что она знала и сама. Арианна принимала ситуацию, но все равно в ней родился и начал нарастать горький гнев.
— Не знаю, смогу ли я это вынести, смогу ли смириться с этим! Что, если ты убьешь на поле боя моего отца? Как я смогу жить дальше— с человеком, от руки которого пал мой отец?
— Я не стану убивать твоего отца.
— Как ты можешь так уверенно говорить это! — крикнула Арианна, резко поворачиваясь и сбрасывая руки Реина с плеч. — В разгар сражения ты можешь нанизать его на пику или срубить мечом, даже не заметив этого!
Знакомая тень легла на его лицо, оно обострилось и потемнело. Глаза стали кремнево-серыми, безжизненными, скрывая от нее то, что он думал, что чувстовал. «Значит, вот как это происходит», — подумала Арианна с тупым отчаянием, — он уже готовит себя к убийству моего отца...» И вдруг она осознала, что и наоборот может случиться тоже. Ее муж может пасть в сражении от руки ее отца.
Между тем Рейн отвернулся и быстрым шагом направился к двери. Почти у самого порога нога его наткнулась на что-то валяющееся среди стеблей камыша. Он наклонился и поднял вещицу, которая оказалась одной из детских игрушек: парусиновый барашек, набитый овечьей шерстью, с нарисованной мордочкой и деревянными копытцами.