Хью первым заметил Рейна и окликнул его. Король замер на полушаге, потом повернулся так круто, что едва устоял на ногах. Уперев в бока сжатые в кулаки руки, широко расставив кривые ноги, он молча ждал, пока Рейн окажется рядом. С пурпурной королевской мантии, отороченной горностаем, все еще сильно текло, и вскоре у ног Генриха образовалась грязная лужица. Лицо его было цвета спелой сливы, могучая грудная клетка ходила ходуном от шумного гневного дыхания, рыжая борода растрепалась.
— Ты опоздал, лорд Руддлан! — процедил он сквозь зубы, вперив в Рейна немилостивый взгляд, от которого у многих холодела в жилах кровь.
— Мой господин! — только и сказал Рейн, склоняя голову перед своим сюзереном.
Когда он снова поднял ее, то бесстрашно встретил взгляд выпуклых серых глаз. После короткого поединка король первым отвел глаза. Рейн нарочито медленно осмотрел разгромленный лагерь, и еле заметная улыбке скользнула по его губам.
— Похоже, ваше величество, уэльский климат вреден для здоровья англичан.
Он шел на риск, помня о том, что вовремя сказанная шутка частенько смиряла гнев короля. Однако на сей раз уловка не сработала. Генрих ткнул пальцем в направлении Рейна и рявкнул:
— Схватить его!
Тот нащупал рукоять меча и приготовился защищаться. Слишком поздно он сообразил, что приказ короля касается не его самого, а Родри, стоявшего за его спиной.
Люди Генриха тотчас окружили парнишку. Разобравшись в ситуации, Рейн потянул из ножен меч, но обнажил его лишь наполовину, так как один из рыцарей — совсем молодой, с угловатым и злобным лицом — понял его намерение и вывернул пленнику руку, заставив того скрипнуть зубами от боли. Тогда Рейн повернулся к Генриху.
— Неужели королю пристало срывать зло на последнем оруженосце?
Он сумел сохранить на лице бесстрастную маску, но в голосе его прозвучала насмешка, не лишенная презрения.
— Этот пащенок не последний оруженосец, а как раз наоборот, — возразил Генрих, упрямо выпячивая подбородок. — Он приходится сыном Оуэну Гуинедду и как заложник понесет расплату за вероломство князя.
— Какое отношение имеет парнишка к распре между вами, ваше величество, и князем Оуэном? — притворно удивился Рейн, стараясь вклиниться между королем и братом своей жены. — Он два года служит у меня оруженосцем и ни разу не вызвал моего недовольства.
— Какое отношение, ты спрашиваешь, Руддлан? Это неслыханно! Я для того и взял это отродье в заложники, чтобы его отец вел себя как подобает. А теперь оглянись вокруг, посмотри, что натворил этот человек! Разве это назовешь подобающим поведением, а? — Король выплевывал слова все яростнее, сам в себе разжигая гнев.
Рот его был оскален, как у ощерившегося волка, глаза грозили выскочить из орбит, веснушки на багровом лице потемнели и напоминали оспины.
Рейн смотрел на короля, не веря своим глазам. Он долгие годы честно служил этому человеку, он поклялся ему в верности и готов был на все, чтобы не нарушить клятвы. И что же он видел перед собой? Тот, кто гордо именовал себя монархом всей Британии, бесновался до пены на губах, как припадочный.
— Вы, ваше величество, сделали первый шаг, нарушив мирный договор и вторгнувшись в пределы Уэльса, — сказал Рейн ровным, холодным голосом. — Оуэн Гуинедд всего лишь защищается, и это его святое право.
Некоторое время Генрих таращил на него немигающие глаза. Лицо его оставалось искаженным, взгляд — яростным. Постепенно, однако, в них появилось более осмысленное, хитрое выражение.
— Это у меня святое право на эту землю! И я не намерен дольше терпеть здесь его присутствие.
— Допустим, так. Но при чем тут все-таки сын князя? Ваше величество, разве вы не отец? Как бы вам понравилось, если бы за ваши деяния пострадал ваш сын?
Король вдруг расхохотался диким, визгливым смехом. Один за другим к этому странному приступу веселости присоединились все рыцари, кроме Рейна.
С минуту Генрих заходился от хохота, потом разом умолк, словно невидимая рука заткнула ему рот. Остальные умолкли не сразу, опять-таки по одному. В наступившей наконец тишине король сказал тоном светской беседы:
— Честер, возьми кинжал и выколи глаза отродью Оуэна.
Граф Хью остолбенел. Он чуть было снова не засмеялся, но вовремя оборвал себя и сделал вид, что откашливается. Под дубом было теперь настолько тихо, что слышалось, как капли одна за другой срываются с листьев. Лицо Родри побелело, он напрягся в руках удерживающих его рыцарей, но не издал ни звука.
— Честер! — завопил Генрих.
— Я, ваше величество? — переспросил Хью, нервно облизнув губы.
— Я кому сказал! — Король перегнулся в поясе так, что его лицо почти ткнулось в самое лицо графа. — Выколи ему глаза!
— Да, но... — начал Хью, мелкими шажками отступая за пределы досягаемости монаршего гнева.
— Клянусь дьяволовыми яйцами, в тебе маловато мужчины для такого дела! Тогда я сам!
Король стремительно вырвал из ножен свой кинжал. Рейн, однако, оказался проворнее. Его меч выскользнул из ножен со свистящим звуком. Казалось, мимо пролетела гигантская летучая мышь... и впилась прямо в протянутую руку Генриха.
Впрочем, так оно и случилось, только в руку короля впились не когти, а острие меча. Пальцы разжались, кинжал упал в грязь. Генрих издал крик, похожий на вопль придушенной кошки, который эхом отдался от окрестных скал.
Отовсюду послышался свист мечей, спешно выхватываемых из ножен. Рейн пресек начавшуюся атаку: его голос, опасно негромкий и как будто даже ласковый, заставил людей короля замереть на месте,
— Опустите мечи, достойные рыцари, иначе один из вас прославится как человек, чье безрассудство стоило королю руки.
И действительно, рука короля была нанизана на меч так, что острие торчало между большим и указательным пальцами. Оно всего лишь пронзило перепонку. Такая рана могла зажить за неделю, но стоило Рейну сделать одно-единственное движение — и лезвие рассекло бы жизненно важные сухожилия, оставив королю бесполезный кусок мяса вместо руки.
— Родри, — продолжал Рейн все тем же ровным, безжизненным голосом, — собери у этих благородных господ все оружие, которое найдешь, и брось его в реку. После этого приведи наших коней. Шевелись, парень.
Глаза Генриха, и без того выпученные, теперь еще и налились кровью. Он трясся и скалился, как бешеная собака.
— За это ты умрешь смертью предателя, Руддлан! — прошипел он, но Рейн не обратил на его слова внимания прислушиваясь к плеску сбрасываемых в воду мечей и кинжалов. — Я прикажу тебя повесить, кастрировать, выпотрошить и ослепить! Ты будешь вопить, умоляя меня о пощаде, еще долго после того, как у тебя не останется горла для крика!