В ответ Рейн разразился такими ругательствами, что покраснели даже ко всему привычные уши Арианны.
— Я люблю не Сибил, а тебя, тупоголовая девчонка! Я люблю тебя, слышишь?
— Это теперь ты так запел!
— Да, теперь я запел так, — подтвердил Рейн, несколько сбавив тон. — Я люблю тебя, моя маленькая женушка.
— Это не в счет.
— Что ты имеешь в виду? Как это не в счет? — завопил Рейн так громко, что она отскочила бы, если бы могла. — Интересно знать, как это может быть не в счет, черт побери!
— Потому что я почти сказала эти слова за тебя. Другое дело, если бы они вырвались прямо из глубины твоей души...
— Господи, смилуйся! — Рейн вцепился обеими руками в волосы, показывая этим жестом, что женское упрямство превысило мужское долготерпение.
Неожиданно на лице Рейна возникло очень странное выражение, одновременно рассерженное и лукавое.
— Знаю, чего ты хочешь, знаю, — сказал он, погрозив Арианне пальцем, как добродушная кабатчица прожженному выпивохе. — Что ж, будь по-твоему... все равно я знал, что рано или поздно этим кончится.
И он стянул через голову рубаху таким яростным рывком, что та вырвалась у него из рук и улетела куда-то между камнями. Тонкая сорочка отправилась в противоположную сторону. Прислонившись к одному из стоящих камней, Рейн стянул сапог с одной ноги, потом с другой и начал расстегивать пояс штанов.
Только тут Арианна, которая смотрела на него, растерянно моргая, наконец сообразила, что он раздевается догола.
Нет, не может быть, чтобы он собирался... нет, только не Рейн, не это воплощение больного самолюбия!
— Рейн, что ты делаешь?
Вместо ответа тот развязал шнурок на подштанниках и яростно их сорвал. Теперь он точно остался в чем мать родила.
— Рейн, я хочу знать, что ты задумал! — Он опустился на колени в сухо шелестящую траву и взял обе руки Арианны в свои.
— Ты всегда хотела, чтобы я встал перед тобой голым на колени, как тот болван в песне Талиазина. Я знаю, что хотела! Вот, я это сделал!
Он начал говорить как бы с бравадой, сердитой и веселой одновременно, но постепенно голос его смягчился. Арианне еще ни разу не приходилось видеть на лице мужа такого выражения: на нем была сейчас не просто нежность, а сама душа, раскрытая до последних тайников. Она знала, какими темными и жадными могут быть его глаза, но никогда прежде не видела такого откровенного, незащищенного их взгляда.
— Я люблю тебя, Арианна, жена моя, жизнь моя! Cariad.. любимая. Я буду любить тебя до последних своих дней.
Он стоял на коленях, и любовь его, душа его были не только в протянутых руках, но и в лице, во всем теле. Это, конечно, было нелепо, романтически глупо, но Арианна была тронута до слез. Господи Боже, как же она любила этого человека!
Она открыла рот, чтобы высказать это, но из него вырвался только крик. Она начала оседать, и Рейн подхватил ее, осторожно опустив туда, где трава была мягче и гуще.
— Арианна!
— Ребенок, Рейн, — еле слышно прошептала она, пронзенная болью жесточайшей схватки, быстро перешедшей в потугу. — ...Ох... он сейчас родится!
— О, Господи... о, дьявол!
Рейн начал было подниматься, но сел снова. Схватился за волосы. Вскочил, забегал, сел.
— Только не паникуй! Нет никаких причин для паники! — закричал он голосом человека на грани истерики.
Он коснулся щеки Арианны трясущейся рукой, вскочил и забегал между камнями в поисках разбросанных предметов одежды. У него был такой нелепый, такой забавный вид, что Арианна невольно хихикнула вопреки болям от участившихся потуг.
Услышав сдавленный смех, Рейн вернулся и присел рядом, зачем-то держа в охапке свою одежду. Он тяжело дышал и, успокаивая Арианну, старался говорить размеренно, не торопясь, но было видно, что это дается ему с трудом, что он испуган по-настоящему, почти до отчаяния (такого, должно быть, с ним не случалось за всю взрослую жизнь). До этого Арианна думала, что невозможно любить сильнее, но теперь любила его еще больше.
— Моя маленькая женушка, мне придется оставить тебя одну буквально на несколько минут. Я только съезжу в замок и вернусь с подводой...
Он держался таким молодцом и был с ней так мил, что Арианна отдала бы все, лишь бы не подвергать его испытанию, которое предстояло им обоим. Но, увы...
Боль вгрызлась в тело и рванула плоть острыми кровожадными зубами. Арианна схватила Рейна за руку и тоже рванула его, почти опрокинув на себя.
— Рейн, у нас нет времени! Ребенок уже пошел!
Несколько секунд он смотрел на нее круглыми от ужаса глазами, потом перевел взгляд на раскачивающийся огромный живот.
— О, милосердный, добрейший Иисус! О, Господь всепрощающий... о дьявол! Арианна, клянусь, ты нарочно это делаешь! — Казалось, это умозаключение вернуло ему силы, и он решительно завернул на талию подол ее платья. — Боже Милостивый, заступи и спаси! Уже видно ее голову!
— Не ее... а его... — прошептала Арианна, тяжело дыша. — Что ты за упрямец... это будет мальчик, говорю тебе!
— Господи, да она лысая как коленка! Лысая, как столетний старик!
— Это он, черт тебя возьми! Ты все врешь! У него, конечно, черные как... как вороново крыло волосы, а глаза серые, как дым костра...
— По-моему, остальное тоже выходит, хотя, точно не знаю... да тужься ты!
Арианна с усилием приподнялась, и смогла увидеть лишь, что Рейн протянул руки куда-то между ее ног.
— Арианна, ради Бога! Будешь ты тужиться или нет?
— Я тужусь, разрази тебя гром!
— Значит, тужься сильнее! Я же не могу один все сделать!
Арианна собралась всю свою волю в кулак и поднатужилась. Она поднатужилась так сильно, что ей показалось: она вот-вот вывернется наизнанку. Однако при этом ее переполняла обида на мужа: хорошенькое дело — кричать на женщину, когда та рожает!
— Он говорит: «Тужься сильнее!» — ворчала она сквозь стиснутые зубы. — Посмотрела бы я, как ты, нормандец, поднатужился бы на моем месте!..
В этот момент ребенок выскользнул наружу стремительно, как из катапульты. Арианна услышала возмущенный писк и рокочущий, бархатный, облегченный смех мужчины. Она лежала, глядя в синее июньское небо, и улыбалась. Если в первый раз она чувствовала себя опустошенной и измученной после родов, то теперь испытывала пьянящий восторг.
Чуть позже она повернулась. Рейн держал новорожденного в руках. Малютка выглядел красным да к тому же сморщенным, как старый бобовый стручок, забытый на огороде. И все же она уже чувствовала всеобъемлющую любовь, которую испытывает каждая мать, когда впервые видит свое новорожденное дитя.
Она заметила, что муж ведет себя на редкость умело и расторопно. Он ловко перерезал пуповину кинжалом и обтер ребенка своей сорочкой. Арианна начала посмеиваться, сначала тихо, потом все громче и, наконец, расхохоталась в полный голос.