Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом началось заседание. С торжественного вступления, оказания уважения судье, традиционно скрывавшему лицо под тканевой маской, и прочей официальщины.
Сначала выступил Михеев, зачитывая материалы дела. И он, понятное дело, очень старался выставить всё так, будто я кровожадный маньяк, без причины стрелявший в молодых людей. Вот только его старания обломал Пьер, несколько раз заявлявший протест по поводу предвзятого изложения событий. На пятый раз судья внял требованиям стороны защиты и попросил следователя не взваливать на себя работу обвинителя.
Михеев зло покосился на меня, на Пьера, но предупреждению внял. Хоть и попытался пару раз «забыть» о некоторых обстоятельствах дела. Однако бдительный француз сделать этого не дал, и в результате все документы расследования были предоставлены судье.
Затем выступила, наконец, сторона обвинения. И хоть усатый обвинитель и очень старался, однако явно куда меньше, чем Михеев. Меня не впечатлило, если честно. И только под конец, когда опрашивали свидетелей, было стыдно. Особенно в тот момент, когда вышли родители второго убитого солдата. Они рассказывали, каким хорошим мальчиком был их сын, и как они горюют, потеряв его.
Закончилось выступление обвинителя словами о том, что подлый и гадкий я лишил жизни двух прекраснейших (один — три задержания за хулиганство, второй — срок за грабёж) подданных царя-батюшки, верных сынов Отечества и вообще отличнейших граждан.
Потом выступал Пьер. Судья с кислым видом заслушал все материалы, которые принёс с собой стряпчий, посмотрел разбор видео с моим участием, который ушлый француз умудрился достать в обход следователей, заодно отправив каким-то знатокам. Интересно было наблюдать со стороны, как я вываливаюсь под градом пуль из машины с «пушком» в руке и как стреляю в ответ.
Пьер действительно старался. Вот тут и правда человек работал не за страх, а за совесть. Указал, что третий солдат, сопровождавший сотника, встал на нашу сторону. Упомянул, что вслед за этим, рискуя жизнью, я уводил огромное отродье из города. Но, наблюдая за отрешённым взглядом судьи, я понимал, что в его голове всё давным-давно решено. И что бы мы тут ни говорили, обвинительный приговор мне уже вынесен.
Может, это не очень нравилось и самому судье, но… Похоже, за жабры его взяли крепко и основательно. А тут уж не до справедливости бывает.
Всё, что мне оставалось делать — это гадать, где же так подставился бедный Неметов, что теперь вынужден идти наперекор совести и двусердой солидарности. И даже по-настоящему упечь за решётку человека, который, судя по словам Пьера, вообще из рода ангелов небесных, а не людей. Да, Фёдор Седов такой, оказывается. А я и не знал…
В последнем акте спектакля пришёл мой черёд выходить на сцену. Это была новомодная практика, пришедшая откуда-то с запада. Обе стороны по очереди задавали мне вопросы. При этом обвинитель вяленько пытался поймать на злом умысле, а Пьер расчётливо демонстрировал, какой я молодец. В общем, ничего особенного. Если честно, большую часть вопросов я толком и не запомнил.
А вот когда мне предоставили слово, пришлось пораскинуть мозгами. Как-то не думал я о том, что надо будет толкать речь, вот нормально и не подготовился. Да и Пьер показывал знаками, что не надо лишний раз открывать рот.
— Вам есть что сказать, подсудимый? — поинтересовался судья, уставившись на меня с видом патологической усталости от жизни, что было заметно, даже несмотря на маску.
— Нет, ваше благородие господин судья, — сказал я. — Разве что… Я не хотел смерти этих двоих. И не будь у меня своих обязанностей по защите товарищей, предпочёл бы сбежать, а не стрелять. Это всё.
— Спасибо… Встать!
Люди в зале поднимались с мест, кто-то неохотно, кто-то тихонько разминая затекшие ноги. Неметов затравленно-злым взглядом оглядел собравшихся в зале, а потом хрипло выдавил из себя:
— Суд удаляется на совещание. Через час мы будем готовы огласить решение суда.
Он резко развернулся и направился прочь, за дверь, ведущую в недра Судебного Приказа. Следом за ним потянулись его помощники. А один из моих охранников увёл меня с трибуны. Тут же рядом появился Пьер и стал сыпать какими-то правилами, указывая на то, что я имею право побыть с теми, кто меня сопровождает. Охранник немного поупирался, как мне показалось, больше для виду, но в итоге согласился.
Зал я покидал под причитания тёти погибшего, которая громко требовала — правда, непонятно у кого — самой суровой кары для негодяя и убийцы. А я просто постарался отрешиться от происходящего.
Надо было подготовиться к тому, что начнётся после оглашения приговора.
Том 2
Интерлюдия II
Надо было вынести приговор. И что за приговор — кажется, было понятно всем, в том числе и подсудимому.
Но Василий Никонович Неметов никак не мог выдавить из себя нужные слова.
Поэтому, когда он открыл рот, сказал совсем не то, что собирался говорить:
— Суд удаляется на совещание. Через час мы будем готовы огласить решение суда.
А потом развернулся и поспешно покинул зал заседания, спасаясь от вопросов помощников. Не успел, само собой. В раздевалку, когда он с отвращением стягивал с себя мантию-тогу и маску, вошёл старший помощник Дмитрий и хмуро спросил:
— Час? Десяти минут не хватило бы?
— Нет, — буркнул в ответ Неметов и, почувствовав, как помощник надавил на мозги, зло оскалился: — Ещё раз попробуешь — будешь идиотом до конца своих дней! Прекратил, немедленно!
— Извините, Василий Никонович… Я… — Дмитрий смутился.
— Вот что, Дима, — Неметов подошёл к помощнику и ткнул его пальцем в грудь, заметив, как застыла в коридоре Дарья, младшая помощница. — Если у тебя есть возможность лезть в голову другим — это не значит, что ею надо пользоваться. Учись без костылей разбираться в чужих эмоциях и мотивах!
— Простите, Василий Никонович…
— Я на свежий воздух, — отстранив Дмитрия, Неметов протиснулся в коридор. — Подбейте все документы, а я приду и посмотрю за десять минут.
— Василий Никонович! — воскликнула Дарья. — Нельзя же выходить…
— Да плевать мне на эту традицию! — отмахнулся Неметов. — Если будут искать, то я на связи…
Он прошагал длинным коридором до одного из служебных выходов, кивнул знакомому охраннику и вывалился на ступеньки крыльца, только здесь позволив себе, наконец, вдохнуть полной грудью.
Было стыдно. И противно. И гадко.
Но надо было уговорить себя и всё-таки сделать то, чего