Смирнов вылез из "олдсмобиля", отошел метров на десять, обернувшись, полюбовался в последний раз удобным этим средством передвижения, вздохнул сожалеючи и, поднявшись на три ступени, проник в щеголеватый особнячок на Ордынке.
Секретарша, по-сестрински улыбаясь, кивала-здоровалась и разрешала пройти в кабинет.
Он положил ключи от "олдсмобиля" на стол, через стол же поручкался с Александром Петровичем и, опустившись в замысловатое кресло, отчитался:
— Возвращаю в целости и сохранности со всем добром.
— Пригодилось? — поинтересовался Александр Петрович.
— Еще как, — не вдаваясь в подробности, подтвердил Смирнов.
— Вот и славненько, — тихо порадовался Александр Петрович и ласково поглядел на Смирнова — ждал-таки сообщений с вдохновляющими его подробностями.
— Ты в порядке, Саша, — успокоил его Смирнов. — Ты и твои содельцы. Можете спокойно жить и размножаться. В рамках приличия, естественно. Дань выплачивать больше не надо.
— Спасибо, — душевно сказал Александр Петрович. — Вероятно, понадобятся свидетели? Я предварительно подготовил тех, что попристойнее. Валерия и Джона.
— Валерий — основная жертва рэкета, а Джон — запуганный и завербованный ими? — догадался об амплуа названных Смирнов. Предусмотрителен ты, Саша. А Джон согласился?
— Куда ему деваться? — Александр Петрович оскалился, как гиена, и вдруг спохватился, понял, что не проявил деликатного внимания к собеседнику. — А ваши-то дела как, Александр Иванович? — Наши-то? Смирнов на мгновение затуманился и ответил бородатой шуткой. — У прокурора.
К вечеру все четверо опять собрались у Спиридонова. Собрались к семи часам почти одновременно, как на службу пришли. Смирнов сурово оглядел свою команду и спросил строго:
— Водки купили?
— Купил. Десять бутылок, — гордясь тем, что угадал, звонко отрапортовал Виктор.
— Саня, может, сначала о деле? Я же обещал представить к завтрашнему дню подробное и доказательное изложение событий, — осторожно запротестовал Алик.
— Не хочу о деле. Хочу водки, — прервал его Смирнов и приказал: Готовь стол, Витя!
Когда выпили по четвертой, Смирнов понюхал ладонь, откинулся на диване, затылком оперся о спинку и запел ни с того, ни с сего:
— Выстрел грянет,
Ворон кружит.
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
Призадумавшиеся поначалу Алик и Казарян рванули припев вместе с ним:
— А дорога дальше мчится,
Кружится, клубится,
А кругом земля дымится,
Родная земля.
Эх, дороги.
Пыль да туман.
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.
Виктор, не знавший древней песни, хоть и с опозданием (подхватывал слова, вдруг выскакивающие в зыбкой памяти), но подпевал. Прикончили песню. В полном молчании смотрели, как старательный Виктор разливал по пятой. Не чокаясь, выпили. Алик изучил пустую семидесятипятиграммовую рюмку на просвет, повертел ее за ножку и с сожалением поставил на стол.
— Вместо тоста, — сказал он. — Почему вы, фронтовики, вернувшиеся победителями с великой войны, не были допущены к власти? За все сорок пять лет ни один из вас не был в числе тех, кто правил страной.
— Просто нас слишком мало вернулось. И не самых лучших, Алик. Лучшие — полегли.
— Не скажи, не скажи. В науке, литературе, искусстве, кинематографе твое поколение определило целую эпоху.
— Пока мы воевали, наши шустрые тыловые одногодки заняли все места. Вот и все.
— Если бы. Места были, но вас на эти места не пускали. Все боялись, боялись вашей жажды немедленной справедливости, боялись вашего твердого понимания, что такое хорошо и что такое плохо, боялись вашей ярости и вашей неуправляемости. Виктор, сдавай по следующей. Выпьем за неуправляемость Александра Смирнова.
Но выпить не успели. Зазвенел непривычным своим звоном ручной дверной звонок — непреходящая гордость барахольщика Спиридонова. Алик встал было.
— Обожди, — остановил его Смирнов. — Хотите скажу, кто там, за дверью?
— Думаешь, он? — спросил Казарян.
— Он, — уверенно подтвердил Смирнов. — Иди, Алик, впускай генерала Ларионова.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Генерал Ларионов (в штатском) вошел в гостиную, увидел стол, спросил, не здороваясь:
— Выпить поднесете?
— Поднесем, — пообещал Смирнов, а Казарян поинтересовался:
— Что ж не поздоровался с нами, Сережа?
— Так ведь вы руки не подадите, — свободно ответил Ларионов.
— Это уж точно, — подтвердил Смирнов. И Виктор: — Налей-ка ему. Стакан.
Алик подставил к журнальному столу еще одно кресло, и Ларионов уверенно уселся. Придвинул к себе стакан, подобрал закусь. Четверо внимательно наблюдали за его действиями.
— Что ж не спрашиваете, зачем я к вам пришел? — спросил, прерывая раздражавшее его молчание, Ларионов. Хотел, чтобы к нему относились серьезно.
— А чего спрашивать? — ответил Смирнов. — Выпьешь, и сам расскажешь.
— Ты как всегда прав, — подтвердил Ларионов. — Расскажу.
Питух он был никакой. Для форсу опрокинул стакан одним махом, но не сумел как следует придержать дыхание, и оттого, закашлявшись, допустил водку гулять по пищеводу сюда-туда. От нечеловеческих усилий загнать дозу сорокаградусной в желудок слезы выступили на его страдальческих глазах. Но загнал-таки, вздохнул освобожденно, откусил огурец и, жуя, смахнул ладошкой набежавшую слезу.
— А еще генерал, — осудил его неумелость Казарян. — Разве генералы так пьют?
— Генералы так не пьют, — согласился Ларионов. — Генералы пьют из деликатной посуды.
— А за что тебя в отставку, Сережа? — поинтересовался вдруг Алик.
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. — За Ларионова ответил Смирнов. — Спустил на тормозах дело Грекова, обрубил концы и гуляй, Вася. Так, генерал в отставке?
— Так, да не так, — не то подтвердил, не то отверг предположение Смирнова генерал в отставке, одновременно закусывая. — Может, перестанем в кошки-мышки играть, Саня? Может, все-таки спросишь, зачем я пришел?
— Ты пришел, чтобы узнать, насколько серьезно мы за тебя взялись и до какого дна докопались. И еще. Больше тебе некуда идти.
— Так уж и некуда! — обиделся Ларионов.
— Некуда, — еще раз уверенно заявил Смирнов. — Дело-то ваше секретное, и о том, что оно провалилось, ты можешь поговорить с тем, кто знает о нем. С работодателями своими ты говоришь только тогда, когда они тебя вызывают. Ну, а к нам, влезшим в эти вонючие тайны помимо твоего желания, по старой памяти можно припереться и без спроса.
— Когда вы с Ромкой окончательно поняли, что в этом деле задействован я?
— В принципе мы не собираемся отвечать на твои вопросы, — вместо Смирнова ответил Казарян. — Но на этот ответим. Окончательно поняли, когда ты пятнадцать минут тому назад заявился сюда. А догадались после того, как узнали подробности операции по укрощению группировок. Почерк-то знакомый.
— А чистенько я их накрыл, а? — погордился Ларионов.
— Хвастаться нечем, — осадил его Казарян. — Методика-то Саней была разработана еще лет двадцать-тридцать тому назад. Правда, коварство, подлость и вранье — твои. Этого не отнять.
— Подлость! Коварство! — приличная доза сделала свое дело, и Ларионова безудержно повело на монолог. — Если вам еще не надоело жить в бардаке, именуемом перестройкой с демократическим образом жизни, то мне надоело до блевотины. Мне надоело, что моя Москва разлагается, как тифозный труп. Мне надоели разбитые мостовые, вонючие подворотни, засранные и зассанные дворы, мне надоели кооперативные палатки с немыслимыми ценами, пустые государственные магазины и очереди, очереди, очереди. Мне надоели гнусные молодчики, вдруг ставшие хозяевами жизни, мне надоели старые начальники, обтяпывавшие только свои делишки, мне надоели новые начальники, считающие, что все происходящее сегодня — в порядке вещей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Больная совесть Москвы, — оценил ларионовские переживания Казарян. — И что же ты сделал, чтобы защитить нас от этого безобразия?