Ярконе — это журавль в небе. Она от Яффо далеко. Когда её построят, и будет ли она вообще — большой вопрос. Нам нужна синица в руках. Я найду для неё подходящее место поблизости.
— Я рад, Меир, что Вы меня поняли.
— Дорогой мой, у меня серьёзное техническое образование. Я инженер-химик. Закончил Сорбонну, в Лионе специализировался на производстве стекла. Потом Ротшильд пригласил меня стать директором стекольного завода по производству бутылок. Это рядом с винодельней в Зихрон Якове.
В это время в комнату вошла женщина с подносом и поприветствовала мужчин. Миловидная брюнетка поставила поднос на стол в центре комнаты.
— Моя жена Зина, — представил её Дизенгоф. — Здесь её называют Цина. Смешно. Она истинная хозяйка Тель-Авива. А наш гость Пинхас Рутенберг.
— Очень приятно познакомиться. Вы, я надеюсь, тоже поселитесь в нашем квартале. Я хочу, чтобы у нас было как можно больше достойных людей.
— Пока не знаю. Военная администрация, при которой я работаю, в ближайшее время перебирается в Иерусалим и требует того же от Сионистской комиссии.
— Пейте чай со штруделем. Его меня научила готовить мама.
Она поклонилась Пинхасу и вышла из комнаты.
— Зина — дочь житомирского раввина Бренера, — пояснил Меир.
— Очень знакомая ситуация: моя мама тоже была дочерью раввина, кременчугского, — улыбнулся Пинхас.
— Я служил офицером в Житомире, — продолжил свой рассказ Дизенгоф, — и подружился с Бренером. Зине было тогда одиннадцать, а мне двадцать. Она была прелестна, и я влюбился, как мальчишка. Я уехал в Одессу, потом появился у них через несколько лет. Опять уехал. А когда ей было уже двадцать, она сбежала из дома в Александрию, и мы там стали под хупу.
Меир замолчал, и Пинхас вопросов задавать не стал. Потом уже он узнал, что беременная на пятом месяце Зина заболела малярией, родившегося ребёнка спасти не удалось, и она больше не могла иметь детей. Для четы Дизенгоф это стало щемящей неизлечимой раной.
Они выпили чай, продолжая беседу и расхваливая вкусный яблочный штрудель. Затем Рутенберг поблагодарил хозяина за угощение, попрощался с ним и Зиной и вышел на залитый тёплым солнечным светом бульвар.
Путь на Кинерет
Уже через неделю на его столе лежали записи и таблицы измерений, проведённых его людьми. Первые реальные данные, которые позволят ему сделать выводы о возможностях использования вод Яркона и Аялона. План системы орошения прилегающей к Яффо равнины в его голове уже сложился. Здесь ему, подумал он, делать было больше нечего. В его распоряжении до переезда в Иерусалим оставалась неделя. Человек деятельный и нетерпеливый, он не желал мириться с ожидавшимся бездельем. Мысли влекли его далеко на север, где, по достоверным сведениям, текли обильные реки. Он раскрыл полученную от британской военной администрации карту и склонился над ней. «Речки Александр, Полег, Хедера, Таниним впадают в Средиземное море, — размышлял Рутенберг. — Они и берут начало в горах Самарии и в дождливый сезон наполняются водой и несут её в море. Они напоминают Яркон, но у него бассейн значительно больше благодаря Аялону. Кишон, возможно, река посерьёзней. Но всё же надежды этой земли на севере. Там Иордан с его стекающими с Хермона притоками, там озёра Кинерет и Хула. Туда я и поеду».
Он знал о Хиджазской железной дороге в Трансиордании, и ответвлении от неё на Хайфу. Она проходила через Изреэльскую долину до Бейт-Шеана, оттуда поворачивала на север до станции Цемах на южном берегу Кинерета, куда он и хотел добраться. Потом дорога уходила на восток до её присоединения с дорогой между Дамаском и Меккой. Тогда же турки построили ветку от Афулы в Самарию, а в начале войны соединили её с Лодом. У него было две возможности. Он мог подняться на поезд в Яффо и ехать через Лод, Рош-Аин, Калькилию, Тулькарм, Дженин и Афулу до Кинерета. Но на этом пути бывали задержки и пересадки, и поездка могла оказаться продолжительной. Кроме того, он опасался проезжать через населённые арабами города и посёлки, где на поезда нередко случались нападения банд и грабителей. Другой путь представлялся ему более безопасным и предпочтительным: по пути в Хайфу он ещё увидит три речки, не пересыхающие летом: Полег, Александр и Хадера.
На следующее утро он сообщил Шпильману о своём решении. Тот не возражал, но предупредил, что у них большие финансовые проблемы и оплатить поездку он не сможет.
— Бени, на севере я поработаю один и составлю план исследований. Перед тем, как пуститься сюда из благословенной Европы, я навестил Эдмонда Ротшильда. Он ссудил меня вполне приличной суммой.
— Может быть лучше добираться туда из Иерусалима? — предложил Шпильман.
— Нас всех скоро туда перебросят. Но я не хочу терять время. Это задержит работу недели на две, — ответил Пинхас. — Из Хайфы я по железной дороге приеду прямо к Кинерету. А по пути на Хайфу я получу представление о речках, текущих в море.
— Ладно. Поезжай.
— Спасибо, Арье. Чтобы ускорить дело, я попрошу ребят подвезти меня до Хедеры. А там я возьму экипаж.
Рутенберг сразу поведал сотрудникам о своих планах и попросил подготовиться к поездке. Через час они выехали в сторону моста Мусрара и продолжили путь на Петах-Тикву. Оттуда к ещё одному мосту через Яркон, и двинулись на Кфар-Саву. Долина Шарон, раскинувшаяся с двух сторон дороги, зеленела обширными виноградниками и плантациями оливковых, миндальных и цитрусовых деревьев.
— Вначале Ротшильд купил большой участок возле реки Яркон, где сейчас поселение Петах-Тиква. А немного позже приобрёл землю здесь для сельскохозяйственных целей, — пояснил Мендель.
— Живописное место, напоминает угодья в окрестностях Бордо. Там я познакомился с Ротшильдом, — произнёс