Читать интересную книгу Сон в Нефритовом павильоне - без автора

— На первом месте сидит будда Шакьямуни, слева от него бодисатва Авалокитешвара, справа — бодисатва Кшитигарба.[427] На восточной стене изображено подземное царство и его владыка Ямараджа[428] — к нему после жизни отправятся грешники, на западной стене вы видите рай, куда пойдут праведники.

Монах повел их дальше: за молитвенным павильоном стоял небольшой храм Высших Истин, из дверей его навстречу гостям, опираясь на посох и помахивая четками из ста восьми бусин, вышел настоятель с длинными седыми бровями и бледным изнуренным лицом, которое говорило о твердости его духа и подвижническом нраве. Настоятель сложил ладони и поклонился, после чего проводил гостей к себе в келью.

— Сколько же лет вам, отец? — спросил Ян, усаживаясь.

— Семьдесят девять.

— А как вас зовут?

— Какое может быть у меня имя?! Называют Пастырем Отечества.

— А давно ли выстроен этот храм?

— Его поставили еще в эпоху Тан, а основатель нашей династии его подправил: выходит, лет ему — одна тысяча и сто, и после восстановления — более ста.

— Мы гуляли в горах и случайно узнали, что сегодня вы читаете проповедь, нельзя ли и нам присоединиться к мирянам?

Настоятель усмехнулся.

— Конфуцианцы осуждают буддийские проповеди, поэтому их читают не часто. Отчего-то стали стыдиться приносить жертвы на алтарь предков!

Меж тем возле храма собралось множество народу. Все хотели услышать старца. Монахи с шелковыми накидками через плечо установили возвышение, разожгли курильницы и распахнули двери: перед алтарем мерцали небесные огоньки, бледное сияние, исходившее от статуи Будды, озаряло помост. С башни Семи Сокровищ свесили шелковое полотенце с изображением лотоса. Пастырь Отечества в желтой накидке и парадном головном уборе взял в руки мухобойку и поднялся на Лотосовую площадку. Князь и наложницы смешались с толпой и приготовились слушать. Настоятель начал с «Образцовой лотосовой сутры», голос его звучал громко, разносился по всем десяти сторонам света и возвещал об истинных и ложных путях к Спасению, Монахи и послушники со сложенными ладонями сходили с площадки вниз, поднимали вверх курильницы и возглашали:

— Зримый мир — пустота! Он бесформен: нет у него ни длины, ни ширины, ни высоты!

Люди безмолвствовали. Вдруг один юноша улыбнулся и бросил:

— Мир без длины, ширины и высоты не имеет формы — пусть так, но тогда его нельзя увидеть!

Услышав это, пораженный Пастырь Отечества спустился с Лотосовой площадки и, сложив ладони, склонился перед юношей.

— Мудрые слова! Нам явился живой Будда! И я, ничтожный, готов смиренно выслушать его наставления!

Глаза всех устремились к юноше: лицо у него как цветок, окропленный росой, глаза сияют, словно пятнадцать утренних звезд, облик благородный, голос сладкозвучный и проникает в самое сердце. Это не кто иной, как знаменитая воительница Хун в наряде небожителя!

Скромно улыбнувшись, она говорит:

— Стоит ли считать откровением речи случайного прохожего?

Настоятель в ответ:

— В ваших словах, господин, — все четыреста восемьдесят тысяч сутр! Прошу вас, поднимитесь на Лотосовую площадку и скажите людям что-либо, они жаждут послушать вас!

Хун вежливо отказалась. Тогда настоятель приказал монахам расчистить место перед площадкой и пригласил Хун сказать свои слова оттуда. Хун, как была в венце и алом одеянии, прошла вперед и чинно уселась. Окинув гостя проницательным взором, настоятель взошел на Лотосовую площадку и обратился к людям с такими словами:

— Приблизьтесь же к нам все, кто постиг три равенства и три всеобщности,[429] и слушайте! — Он взмахнул мухобойкой и продолжал: — Учение наше не говорит о том, что существует форма и не существует пустоты и что Лотос — это бесформенная пустота. Оно проповедует совсем иное!

Хун встала.

— Пустота приобретает форму, а форма превращается в пустоту, и если бы не было Лотоса, не существовало бы и нашего учения!

Настоятель вопросил:

— Если бы не было нашего учения, кто бы тогда назвал его учением? Если бы не существовало Лотоса, кто назвал бы этот цветок лотосом?

Хун ответила:

— Нет другого чуда, кроме нашего учения, нет другого цветка, кроме Лотоса!

Настоятель отложил мухобойку, соединил ладони и произнес:

— Именно так говорил бодисатва мудрости Манджушри по прибытии в нашу страну, но до сих пор никто не мог постигнуть сущности его слов. Наверно, вы, господин, если не сами бодисатва, то его ученик!

Настоятель предложил Хун чаю и фруктов, а потом пригласил Яна вместе с наложницами в храм, зажег жир в чашах и повел с Хун беседу о буддийских догматах. Хун без труда отвечала на все его вопросы. Настоятель был поражен. Между тем все объяснялось просто: у даоса Белое Облако, который и был бодисатвой Манджушри, Хун переняла все свои знания о буддийском учении. Однако никогда прежде ей не приходилось заниматься его толкованием. Теперь она вступила в разговор, поскольку увидела в настоятеле достойного собеседника. Подивившись ее знаниям, настоятель сложил ладони и молвил:

— Скажите же мне, ничтожному, кто вы и откуда в наших краях?

Хун отвечает:

— Я из уезда Ханчжоу, что в Цзяннани, а зовут меня Хун.

Теперь к настоятелю обратился Ян:

— Во время проповеди я смотрел на вас, поражался вашей мудрости и учености и думал: почему вы, такой талантливый, такой верующий человек, поселились в глуши?

Настоятель немного помолчал и заговорил с грустью:

— Слава и позор, забвение и успех — все от судьбы: один становится монахом, другой преуспевает в свете. Я вижу, что вы спрашиваете не из простого любопытства, потому отвечу вам без утайки. Родом я из Лояна, вырос в зажиточной семье, увлекался музыкой и полюбил знаменитую лоянскую гетеру У, родственницу Ду Цю. Я выкупил эту женщину за тысячу золотых, и она подарила мне дочь, писаную красавицу и необыкновенную умницу, которую я без памяти обожал. Как раз в Шаньдуне объявились разбойники, и я ушел воевать против них. Через несколько лун разбойников усмирили, и я вернулся, но дома никого не нашел, и никто не мог мне сказать ничего о моей семье: одни говорили, что и жену и дочь разбойники убили, другие уверяли, что видели, как их обеих они увели с собой. Несносной сделалась моя жизнь, я удалился в горы, вскоре постригся в монахи и начал служить бодисатве Манджушри в горах Лишань. Единственным моим желанием стало посвятить себя учению Будды, единственной надеждой — когда-нибудь отыскать жену и дочь. В сутрах я нашел утешение и уже давно живу с чистой душой и безгрешными мыслями. Хотя изредка нападает на меня тоска по утерянной любви. Но к чему мне земные радости, если я посвятил себя служению вере?

Выслушав эту исповедь, Фея вдруг разрыдалась. Настоятель взглянул на нее и спрашивает:

— Кто вы?

— Я тоже родом из Лояна. Услышала, что вы мой земляк, и разволновалась! А как ваша фамилия, преподобный отец?

— Я из семьи Цзя.

— Вы говорите, что часто вспоминаете дочь, а как вы узнали бы ее, если бы вдруг встретили? Настоятель отвечал:

— Когда ей было три года, я не сомневался, что она уродилась в мать: такая же умница, уже понимала в музыке, играла на цитре и хорошо различала между высокими и низкими звуками. Если бы она осталась жива, то непременно прославилась бы музыкальными талантами, как Ши Куан и Цзи Чжа!

При этих словах Фея вздрогнула и замерла, только видно было, как часто она дышит. Настоятель всмотрелся в лицо Феи и спросил:

— А сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— В мире много похожих на кого-то людей, — продолжал настоятель, — но чем дольше я смотрю на вас, тем больше нахожу сходства с женой моей, госпожой У.

И по возрасту вы ровесница моей дочери. Душа моя трепещет…

— А чем именно эта женщина напоминает вам госпожу У?

Опустив голову, настоятель долго молчал и, наконец, выговорил:

— Не следовало бы мне, монаху, в этом признаваться, но уж коль речь зашла о самом сокровенном, не стану таиться. Дело в том, что, уйдя воевать, я взял с собой портрет жены, который храню до сего дня. Вот, взгляните!

Он достал из сундука небольшой свиток, развернул его и повесил на стену. На свитке была изображена немолодая женщина, похожая на Фею, как две капли воды. Едва увидев портрет, Фея схватила его в руки и зарыдала в голос.

— Все совпадает: и возраст мой, и фамилия, и черты лица, и судьба! Нет сомнений: на портрете — моя мать, а перед нами — мой отец!

Успокоив ее, Ян обратился к настоятелю:

— Не станем поддаваться первому впечатлению. Есть ли у вас еще какие-нибудь подтверждения?

Настоятель взволнованно заговорил:

— У меня под мышками родинки, никто не знает о них, кроме утраченной мною жены, а она не раз говорила: «У твоей дочери точно такие же родинки».

Ян знал о них, а осмотрев настоятеля, убедился, что эта примета совпадает.