Первые процессии были обставлены довольно скромно и проводились с видом печальной необходимости, являясь священным ритуалом для умилостивления за преступления, совершаемые на войне. Однако со временем Рим покорил обширные территории. Целые царства рухнули, уступив натиску его легионов. И тогда эти шествия превратились в феерические театральные представления, в ходе которых гражданам Рима демонстрировались богатства, награбленные в захваченных странах. Рим никогда не забывал о том, что в прошлом он был маленьким городом-государством, которому со всех сторон угрожали могущественные соседи. Поэтому вид бесконечных колонн пленных, которых гнали перед триумфальной колесницей, служил примитивной, но впечатляющей гарантией того, что теперь их город может вечно жить в покое и мире, что римское могущество и владычество над миром никогда не кончатся. Это было время, когда даже самый скромный пекарь чувствовал себя восседающим на Олимпе и взирающим оттуда на покоренный и послушный мир.
Пошел третий час утра, и толпа, собравшаяся возле Триумфальных ворот, притихла. Двадцать четыре трубача, одетые в алое и белое, промаршировали под воротами и остановились. Тысячи голов повернулись к ним, и слабый гул толпы прекратился, словно по мановению волшебной палочки. Недолгую тишину прервал резкий звук фанфар, казавшийся одновременно помпезным и варварским. Многие граждане испытали в этот момент душевный подъем, находясь под впечатлением беспредельного могущества державы.
Затем трубачи двинулись вперед, возглавив процессию. Сразу же за ними следовали сенаторы и магистраты, шагавшие медленно, как на похоронах. Толпа пришла в движение. Все рвались в первые ряды, желая получше рассмотреть пленников — диких воинов-хаттов, о которых рассказывали столько фантастических небылиц. Большинство римлян пришло сюда именно за этим, поскольку никто не ожидал увидеть здесь несметные трофейные богатства. У этого врага не было и сотой доли тех сокровищ, которые провезли здесь после взятия Титом Иерусалима. Германия казалась многим такой далекой страной, что они сомневались в ее существовании. По Риму ходили слухи о сверхгигантском росте пленников и их свирепом виде, от которого женщины моментально падали в обморок. Повсюду слышались самые различные пересуды на эту тему: в каком часу они пройдут? Надежно ли закованы они в кандалы? Действительно ли их рост доходит до семи футов, а волосы у них золотистого цвета и ниспадают до самой земли? Говорили также, что среди них должны были находиться несколько женщин-воинов. Это еще более распаляло любопытство, варвары казались еще более дикими и отсталыми, чем на самом деле. Одним из побочных последствий войны было повальное увлечение женщин длинными светлыми косами. Вот и в этой толпе было заметно много женщин, специально обесцветивших волосы для этого торжества с помощью козьего жира и пепла бука. Некоторые одели парики из волос их белокурых рабынь.
В ночь перед процессией пленных хаттов заковали в тяжелые цепи, соединив друг с другом по десять в ряд. Им не давали пищи, лишь немного воды, и не позволяли отдыхать. Усталые рабы представляли меньшую опасность.
Их должны были построить на Марсовом Поле.
Из всего перехода до Триумфальных ворот Ауриане запомнилось больше всего палящее солнце, удушающая жара, хрустящая на зубах пыль и тяжесть цепей. Все пленные шагали босыми и еще на первом отрезке пути изранили себе ноги, которые кровоточили. Вдоль колонны все время ездили стражи на конях и угрожающе щелкали плетками. Ауриана и Суния, скованные вместе, шли в конце колонны. Они стали объектом грубых шуток и улюлюканья толпы, которая на остальных пленников реагировала довольно вяло. Главное внимание этих людей было привлечено к Коньярику, отличавшемуся высоким ростом и величавой поступью, да к великолепно сложенному Торгильду, поражавшему римлян своей рельефной мускулатурой. Эти вожди хаттов шли в первых рядах позорного для них шествия.
К Ауриане относились как к животному, она превратилась в него, запретив себе размышлять о чем бы то ни было. Тем не менее в ее душу закрался страх. Сколько же еще унижений она сможет вынести, прежде чем ее дух превратится в жалкий комочек и перестанет служить опорой телу?
* * *
Юнилла наблюдала за процессией с прохладной балюстрады огромного особняка, принадлежавшего Сабине, аристократке и жене одного из наиболее преданных Домициану сенаторов. Отношения этих двух женщин были отмечены неровностью. Они то враждовали, то дружили. Сейчас они сидели, развалясь на ярких шелковых подушках кушеток, сделанных в форме лебедей и украшенных лазуритом и жемчугом. С самого рассвета они потягивали разведенное водой вино со льдом. Из дома Сабины открывался прекрасный вид на улицу Лата.
Юнилла говорила не спеша, сонно позевывая:
— И потому я вынуждена была заплатить за лошадь двести тысяч!
Ее подруга лежала, утопая в мягких подушках так глубоко, что можно было подумать, будто к ее телу подвесили тяжелые камни. Прядь темных волос сбилась на потный лоб и прилипла к нему. Пухлая рука почти целиком закрывала разгоряченное вином лицо. Сабина терпела Юниллу только потому, что та была для нее бесценным источником всех важных сплетен, которые ходили по городу. Отношение же Юниллы к Сабине не отличалось постоянством и менялось в зависимости от обстоятельств. В последнее время они заключили союз, потому что у них был общий враг — Марк Юлиан. Сабина невзлюбила его из-за неприятностей, которые он причинил ее мужу. Марк Юлиан привлек того к ответственности вперед магистратами из-за неправильного обращения с рабами в одном из своих имений. А ненависть к нему Юниллы за все эти годы окрепла и превратилась в страсть, жаждущую отмщения, ведь все влияние, честь и слава, которые были у Марка Юлиана, должны были принадлежать и ей.
В Сабине Юниллу привлекало умение носить непроницаемую маску респектабельности. На людях Сабина вполне убедительно играла роль надменной римской матроны, которая была желанной гостьей в любом респектабельном доме. Такая солидная репутация производила неотразимое впечатление на Юниллу. Она восхищалась Сабиной и в то же время испытывала к ней жгучую зависть. Ей втайне очень хотелось хоть как-то навредить ей, подорвать ее репутацию.
— Сабина, ты слушаешь меня?
«Она пьяна до отвращения», — подумала Юнилла, осторожно протянув руку и убрав чашу с вином подальше от подруги.
— Это же та самая лошадь, помнишь? — продолжала Юнилла. — Она принадлежала амазонке, попавшей в плен вместе с остальными варварами. Я это сделала, дорогая, потому что узнала, кто был моим соперником на аукционе — подставное лицо Марка Юлиана, да, именно его, нашего дорогого Марка Аррия Юлиана, чтоб ему пусто было, чтоб ему ведьмы вырвали член. Между прочим, мое любопытство отпугнуло того человека. А теперь скажи мне, почему этот человек, который всю свою жизнь интересовался скачками в такой же степени, как ты — совокуплениями со своим противным тебе мужем, захотел вдруг потратить целое состояние на какую-то лошадь?