«Если он искалечит ее, его ждет смерть! Нет! Не выдавать себя!»
Домициан повернул голову и уставился на Марка Юлиана.
— Ты, проклятый педант и крючкотвор, любитель законности! Я вовсе не расположен выслушивать лекцию о принципах философии стоиков, от которой я погружаюсь в сон.
— Тебе и так не хватает пленных для процессии. Если ты покалечишь ее, у тебя их станет еще меньше, потому что ее соплеменники, которые сидят в лагере преторианцев, поднимут восстание, и их придется убить. Она для них все равно что святая, они любят ее и готовы ради нее отдать свои жизни. Если ты хочешь молчания тех, кто насмехался над этой войной, то оставь ее в покое.
К своему облегчению Марк Юлиан увидел вспышку отчаяния, сверкнувшую в глазах Домициана. Последовавшее за этим молчание наполнилось беззвучным смехом Аурианы.
— Никогда ты не вызываешь у меня большего презрения, чем в тот момент, когда твоими устами говорит разум, будь ты проклят!
Домициан произнес это с отвращением. Его виски заломило от страшной боли. Императору показалось, что в них вонзились кинжалы с острыми, длинными лезвиями.
— О, моя голова! Отвратительная женщина! Неблагодарный город! Здесь живут свиньи.
Он повернулся и злобно уставился на Ауриану, пробежав глазами по ее обнаженной фигуре похотливым, как у лесного сатира, взором. И опять, как и первый раз, вид ее стройных бедер, плавно переходивших в безукоризненно округлые ягодицы с бархатно-матовой кожей заставил его чресла запылать огнем. Сделав шаг вперед, Домициан, забыв обо всем, уже намеревался вонзить свою твердую как камень плоть в то место, которое было привычно для него в забавах с любовниками, и тем самым причинить одновременно унижение и физическую боль своей обидчице, но в последний миг замер на месте, почувствовав на себе странный взгляд Марка Юлиана.
— У меня возникла превосходная идея, как нам наказать ее. Эта выдающаяся злостность и страсть к войне требуют особого подхода. Ну что ж, все будет сделано после триумфальной процессии. В этом случае мы не потеряем ни единого пленника.
«С ней будет покончено, — ужаснулся Юлиан. — Что мне делать? Передо мной непреодолимая стена, однако я должен предпринять все, что в моих силах».
— Скажи-ка мне, Марк, дружище, тебе не приходилось бывать на Сентябрьских Играх? — проговорил Домициан, не сводя глаз с лица Аурианы.
— Лишь однажды на скачках, — спокойно ответил Марк Юлиан, но внутренне напрягся, чувствуя, как побежали по спине мурашки.
— Жаль, что ты не способен оценить удовольствие, доставляемое схватками на арене. Когда мы теряем возможность видеть, как жизнь борется со смертью в самом неприкрытом, элементарном виде, мы становимся вялыми и апатичными, как стареющие евнухи. Острие меча — вот где находится средоточие всех жизненных устремлений, квинтэссенция жизни. К сожалению, тебя не было на моем представлении, где я воссоздал осаду Трои. Подготовка к нему длилась месяцы. По моему заданию два архитектора построили замечательную модель стен Трои с люками. А если бы ты видел башню! Более высокого сооружения не существовало! Стены могли рушиться и подниматься. Мы даже сделали небольшие катапульты и осадные тараны. Четыреста гладиаторов погибли в этот день, и все — геройски сражаясь. Это было вдохновляющее зрелище.
Он повернулся к Марку Юлиану, и на его лице красовалась горделивая улыбка. Головную боль Домициана как рукой сняло, когда он погрузился в эти воспоминания.
— А знаешь ли ты, что у нас еще было, мой дорогой Юлиан? Женщины. Их было двадцать девять.
При этих словах он медленно провел пальцем по горлу Аурианы. Этот жест показался Марку Юлиану особенно отвратительным, словно Домициан имитировал перерезание глотки ножом.
— Они изображали амазонок, которые напали на греков у Трои. Сам Аристос выступал в одеждах Ахилла, можешь себе представить! Это невежественное животное, которое обладает такими же познаниями истории, как и бабуин. Все же кто-то сумел внушить ему кое-какие идеи, потому что он убил королеву амазонок Пентесилею и выколол ее глаза. Совсем как настоящий Ахилл в легендах. Грандиозно, не правда ли? И все это он сам придумал. Зрители устроили ему бурную овацию. Вся инсценировка задумана мною, и говорю тебе, Марк, не было ни одного зрителя, будь то патриций или плебей, кому бы она не понравилась. А женщины! Смотреть на сражающихся женщин — ни с чем не сравнимое удовольствие. Они показывают при этом отчаянную, кошачью ловкость и невероятное коварство. Уверяю тебя, женщины обладают просто свирепым инстинктом выживания, который мы недооцениваем.
Домициан пожал плечами и опять повернулся к Марку Юлиану.
— К несчастью, ни одной из женщин не удалось выжить. Поэтому мне придется подготовить новый отряд амазонок.
— Неужели ты всерьез говоришь об этом? Не может быть!
Теперь Марк Юлиан уже и не пытался скрыть ужас, прозвучавший в его голосе. Давно уже ему не приходилось испытывать приступ такой бессильной ярости, такого отвращения к жизни с тех пор, как насквозь пропахший мочой Луций Гранн вцепился в него и поволок туда, где ожидала смерть.
«И все, чем бы я ни располагал, богатством ли, которого не счесть никакому прокуратору, влиянием ли, которому все завидуют, дружбой знаменитых философов, библиотекой ли, что образует неприступные бастионы знаний — все это не имеет никакого значения, поскольку я не в силах спасти ее».
— Моя прелестная гадюка! — продолжал Домициан, не сводивший с Аурианы сурового взгляда. — Я выношу тебе окончательный приговор. Ты станешь гладиатором и будешь выступать на арене. Ну, а если в тебе пылает неистребимая страсть сражаться с мужчинами, то я отдам распоряжения на этот счет. Ты будешь биться за свою жизнь, пока из тебя не выветрится этот бойцовский дух, вся твоя высокомерная задиристость, — в глазах Аурианы мелькнул страх, хотя смысл сказанного дошел до нее не полностью. — Я постараюсь сделать так, чтобы ты позавидовала мертвым.
Последнюю фразу Домициан произнес зловещим шепотом.
«Если ты доживешь до того времени, чудовище, — подумал Марк Юлиан. — Ведь тебе сначала потребуется обучить ее всем премудростям гладиаторского искусства, чтобы все это выглядело позабавнее. А стало быть, у меня будет достаточно времени, чтобы подготовить твою смерть».
Марк Юлиан почувствовал крайнее отвращение к Императору, когда тот повернулся и фамильярно положил свою огромную ручищу на его плечо.
— Мой великий и добрый друг! Ты спас мне жизнь. Я не забуду этого никогда.
— Об этом пустяке не стоит даже говорить. Я просто удачно бросил страуса, вот и все.