Спектакли, о которых шла и пойдет дальше речь, совершенно непохожи друг на друга. Пожалуй, у читателя может возникнуть вопрос: а не размываются ли таким образом границы "театра невозможности"? Думается, подобные сомнения неосновательны. Ведь мы говорим о тенденции, которая проявляется на самом разном театральном уровне, употребляем "рабочее" понятие. Оно обретает определенный смысл именно в силу того, что обнимает достаточно широкий круг весьма различных по своему характеру постановок.
Чем разнообразнее круг явлений, так или иначе связанных с тем, что мы назвали "театром невозможности", тем выше, на наш взгляд, содержательный уровень этого понятия, тем отчетливее вырисовывается то единство идейно-художественных противоположностей, которое, как кажется, лежит в его основе...
Итак: "Комеди Франсез", Театр Могадор, Театр дез Амандье...
Пьеса поэта-сюрреалиста Роже Витрака "Виктор, или Дети у власти" была написана шестьдесят лет назад и тогда же поставлена Антоне-ном Арто. Она была воспринята критикой как "концентрированный театральный бред", скандализировала публику и, надо полагать, была вполне заслуженно забыта. И вотсегодня к ней обращается "Комеди Франсез".
На этот спектакль ложится свет тройной парадоксальности: предпринята попытка вразумительного прочтения произведения, полного алогичного буффонного комизма; сюрреалистическая пьеса обретает свою вторую жизнь на первой академической сцене Франции; наконец, публика встречает фантазию Р. Витрака не только без ощутимого сопротивления, но с восторгом.
Режиссер Ж. Бушо прочитывает пьесу как яркую и злую антибуржуазную сатиру. Он воспринимает карикатурность ее образов как сгущенную бытовую достоверность, объясняет абсурдный характер действия доведенным до крайности мещанским здравым смыслом (в этом есть нечто общее между спектаклем "Комеди Франсез" и постановкой театра Кафе де ля Гар). Актеры связывают алогизм поведения героев с анализом определенной социальной среды, оправдывают буффонность красок способом существования персонажей.
Семьи Помелей и Магно, их гости поглощены ритуалом буржуазной обыденности. Они ведут светские беседы о политике и искусстве, о морали, между делом впадая в адюльтер, и, конечно же, — о воспитании детей. Диалог ведется таким образом, что в нем то и дело происходит "сбой" смысла, в бытии персонажей обнаруживаются зияющие и гулкие пустоты. При таком прочтении пьесы возможны любые "выпадения из нормы", самые рискованные преувеличения. Ведь их источником становится нравственная несостоятельность героев спектакля, ложность идеалов того общества, которое они представляют.
В пьесе Витрака и спектакле "Комеди Франсез" мир буржуа— мир взрослых, высмеянный со вкусом и видимым удовольствием, — подлежит двойному разоблачению. Осмеянный сам по себе, он проходит еще и через унизительное испытание пародией. Наследник Помелей Виктор не по годам, прямо-таки чудовищно умен. По этой причине он и его подружка Эстер Магно и находятся "у власти" — крутят взрослыми, как хотят, и, подражая им, пародийно осмысляют их взаимоотношения, обнажают никчемность их образа жизни.
Виктор — Марсель Бозоне презрительно сторонится мира взрослых и в то же время является его частью. Он сохраняет наивную непосредственность, но уже поднаторел в "искусстве жить", как его понимают буржуа. Он издевается над господином Магно, провоцируя "расстрелянного в физическом и умственном отношениях" ветерана на ура-патриотическую истерику, высмеивает узкий прагматизм собственного папаши, в довершение же всего — с торжествующим видом разъезжает верхом на генерале. Жертвы Виктора не вызывают ни малейшего участия, но его самого ужасно жалко. Талантливому актеру удается создать необычайно достоверный образ ребенка, лишенного детства. "Нет больше детей!"— с неподдельной болью восклицает Виктор. И еще: "Дети всегда виноваты..."
В отличие от пьесы Витрака с ее комедийной интонацией, спектакль переходит в финале в трагикомическую тональность, завершается всеобщим смертоубийством и тотальным разрушением. Что ж, корректируя драматурга, режиссер учитывает более чем полувековой социально-нравственный опыт, накопленный со времени написания пьесы, точно вписывает свою работу в контекст своего времени. Такой исход в высшей степени закономерен для того духовного одичания, о котором поведал зрителю спектакль, насытивший сюрреалистическую пьесу остросовременными подтекстами, переключивший ее художественную энергию на волну разоблачительного смеха, ставший принципиальным достижением старейшего театра Франции на пути обновления и актуализации его искусства.
Витрак в "Комеди Франсез" — сенсация, но оправданная своими результатами. Оказывается, можно рисковать, можно даже эпатировать зрителя и при этом — по большому счету! — выиграть и победить. Сенсацией такого рода стал и "Сирано де Бержерак" в Театре Могадор.
Этот спектакль привлек всеобщее внимание. Его сенсационность была, так сказать, заранее запланирована. Еще бы — пьесу романтика Ростана, давно ставшую национальной классикой, ставит один из самых активных и скандально известных деятелей французской контркультуры Жером Савари, "героя номер один старой Франции выводит на сцену эксгошист и эксподжигатель театра".
Савари сегодня уже не требует разрушить все театральные здания, украшенные бархатом и позолотой. Режиссер, прославившийся своими демистифицирующими буржуазное общество "красными фарсами" Большого Магического Цирка (так называется театр, созданный Савари вскоре после "майской революции" 1968 года), говорит "прощай" своему прошлому. Он идет на поклон к театральным предпринимателям, к буржуазной публике и ставит пьесу Ростана вполне традиционно. Комментируя таким образом постановку Савари, консервативная парижская критика усматривает в спектакле Театра Могадор, в котором "левый театр" капитулирует перед "этим добрым старым Сирано", знак наступления новых времен, когда "гошисты устали и ушли в индустрию и предпринимательство".
Однако дело обстоит совсем не так.
Да, Савари обратился к классике, осуществил постановку в театре, украшенном бархатом и позолотой, на средства все того же вездесущего Фернана Лумброзо. Более того: режиссер не скрывает своей готовности принять "правила игры" коммерческой конкуренции и заявляет, что мечтает "переплюнуть оссейновского "Иисуса". Вместе с тем налицо и его демократические устремления. Об этом свидетельствует хотя бы то, что свой замысел Савари реализует в соавторстве с Национальным драматическим центром Лиона и адресует его к "большой публике оперетты", иначе говоря — к широкой и демократической аудитории.
В Театре Могадор парадоксально соприкасаются классическая пьеса, ультралевая режиссура, коммерческая антреприза и, наконец, демократический децентрализованный театр. Это в высшей степени любопытное сочетание приводит к результатам, весьма далеким от ожиданий консерваторов.
Савари воспринимает пьесу Ростана доверчиво и в то же время остраненно. Он верно служит произведению, но оттеняет в нем такие качества, которые прежде как бы находились вне поля зрения театра. Оставаясь в русле романтики, Савари разворачивает в спектакле яркую и озорную театральную игру, разрабатывает смелую и красочную партитуру неожиданных постановочных решений. Он относится к "Сирано" как к "научно-фантастической пьесе о XVII веке", проявляет редкую зоркость к реалиям давней эпохи и вместе с тем — поразительную чуткость к театральному, по существу, стилю ее жизни. Пользуясь любым случаем, чтобы воссоздать ее живописно-пластический, музыкально-звуковой облик, ее, так сказать, чувственный образ, Савари превращает свой спектакль в своеобразный гимн во славу театра, его безграничных возможностей, его чудесной поэтической мощи.
Чудеса начинаются в спектакле с первых же его минут и длятся до самого его конца. Так, Савари превращает экспозицию пьесы в роскошную картину театрального быта давней поры. Он населяет празднично разряженной публикой и причудливо костюмированными актерами "Бургундского Отеля" не только сценические подмостки, но и проходы зрительного зала, примыкающие к сцене ложи театра, вплоть до самых верхних ярусов. Любезничают дамы и кавалеры, бойко расхваливают свой товар продавцы снеди и разносчики фруктов, пажи, примостившиеся на самой верхотуре, сдергивают "удочками" парики с модников-маркизов... От яркости сценических типов, невообразимой пестроты костюмов, от барочного, вихреобразного движения толпы под музыку тут же, в уголке сцены, примостившегося оркестрика рябит в глазах и голова идет кругом...
Однако Савари, оказывается, узки широкие возможности, которые предоставляет его фантазии пьеса. Он сочиняет своего рода "междудействия", где стремится сомкнуть мир пьесы и мир, лежащий за ее пределами, породнить театральность и правду, поверить одно другим. Взмывают вверх, расходятся в стороны, куда-то проваливаются декорации "Бургундского Отеля", и на притемненной сцене призрачным миражем возникает Париж былых времен. Зажигаются уличные фонари, движутся какие-то строения, открывая панораму ночного города; какие-то фигуры рассыпают прямо на пол сцены солому, которой некогда были покрыты мостовые Парижа; кто-то выпускает у самой рампы гуся и курицу— и ночью не затихает торговая жизнь столицы; два Арлекина в масках и холщовых костюмах бьются на деревянных шпажонках, напоминая о близости ярмарочных балаганов Нового моста...