Читать интересную книгу Открытие Индии - Джавахарлал Неру

Аналогичное затруднение и конфликт возникли впервые примерно в период мюнхенского кризиса 1938 года, когда война казалась совсем близкой. Я находился в то время в Европе и не присутствовал при происходивших спорах. Однако затруднение исчезло с окончанием кризиса и отсрочкой войны. Когда же в сентябре 1939 года война действительно началась, подобный вопрос не возникал и нами не обсуждался. Лишь в конце лета 1940 года Ганди снова дал нам понять, что он не может поддержать насильственные военные действия и хотел бы, чтобы Конгресс занял такую же позицию в этом вопросе. Он соглашался оказывать моральную и всякую иную поддержку, исключая практическую помощь в вооруженных насильственных действиях. Он желал, чтобы Конгресс заявил о своей верности принципу ненасилия даже в условиях свободной Индии. Ганди, разумеется, знал, что в стране и даже в самом Конгрессе имеется немало людей, не разделяющих этой веры в принцип ненасилия. Он понимал, что в вопросах, касающихся обороны, правительство свободной Индии, по всей вероятности, откажется от ненасилия и создаст свои вооруженные силы — сухопутные, морские и воздушные. Но он хотел, чтобы Конгресс как можно выше держал знамя ненасилия, воспитывая тем самым сознание людей и все больше приучая их думать о мирных способах борьбы. Милитаризация Индии внушала ему ужас. Он мечтал о том, чтобы Индия стала символом л образцом иенасилия и чтобы своим примером она заставила весь остальной мир отказаться от пути войны и насилия. Даже если в целом Индия этой идеи не примет, Конгресс все же не должен отказываться от нее в час испытания.

Принцип и практика ненасилия давно были приняты Конгрессом применительно к нашей борьбе за свободу и достижению единства в стране. Однако он никогда не шел дальше этого и не распространял этот принцип на оборону от внешней агрессии или на внутренние беспорядки. Он проявлял горячий интерес к укреплению индийской армии и неоднократно требовал иидианизации ее офицерского состава. Конгрессисты — депутаты Центрального законодательного собрания часто вносили или поддерживали резолюции по этому вопросу. Мой отец в качестве лидера Национального конгресса в двадцатых годах согласился войти в состав комитета Скина, созданного с целью иидианизации и реорганизации индийской армии. Впоследствии он из него вышел, но причиной тому были политические соображения, ие имевшие никакого отношения к ненасилию. В 1937—1938 годах депутаты-конгрессисты после консультации со всеми правительствами провинций bhccih в Центральное законодательное собрание предложения о расширении индийской армии, ее механизации, увеличении до смешного незначительных, почти не существующих военнот-морских и военно-воздушных сил и о постепенной замене английской армии в Индии индийской армией. Так как содержание английских войск в Индии обходилось примерно в четыре раза дороже содержания индийских войск, то механизация и увеличение численности последних в случае замены ими английских войск не потребовали бы больших дополнительных затрат. В период Мюнхена снова подчеркивалась важность увеличения военно-воздушных сил, однако правительство заявило, что мнения специалистов на этот счет расходятся. В 1940 году депутаты-конгрессисты специально присутствовали на сессии Центрального законодательного собрания, чтобы вновь повторить свои предложения и указать на то, сколь некомпетентными оказались правительство и его военное ведомство ири разработке планов обороны Индии.

Насколько мне известно, вопрос о ненасилии никогда не рассматривался применительно к армии, военно-морскому флоту, авиации или полиции. Считалось само собой разумеющимся, что сфера его применения ограничена нашей борьбой за свободу. Правда, теория ненасилия во многих отношениях оказала сильнейшее воздействие на нашу идеологию и сделала Конгресс решительным сторонником всеобщего разоружения и мирного разрешения всех, как международных, так и внутринациональных, споров.

В тот период, когда в провинциях действовали конгрессистские правительства, многие из них стремились ввести в какой-то форме военное обучение в университетах и колледжах. Но правительство Индии не одобрило этой идеи и помешало ее осуществлению.

Ганди, без сомнения, осуждал все эти тенденции, однако он не вмешивался. Он был даже против использования полиции в качестве вооруженной силы для подавления беспорядков и выражал свое огорчение, если э го случалось. Однако он примирился с этим, как с наименьшим из зол, и надеялся, что его учение постепенно проникнет в сознание индийского народа. Именно неодобрение им этих тенденций внутри Конгресса побудило Ганди в начале тридцатых годов порвать формальную связь с Конгрессом и выйти из его состава, хотя и после этого он остался бесспорным руководителем и советником Конгресса. Такое положение было ненорхмальным и неприятным для всех нас, но, повидимому, это давало ему возможность считать, что оп не несет личную ответственность за все те решения, которые Конгресс принимал время от времени и которые не вполне согласовывались с его принципами и убеждениями. В душе Ганди постоянно существовал этот внутренний конфликт, и он пронизывал всю нашу национальную политику: конфликт между Ганди — национальным вождем и Ганди— человеком, проповедующим учение, которое обращено не только к одной Индии, но и ко всему человечеству, всему миру. Примирить строгую приверженность к правде, какою она вам представляется, с соображениями целесообразности и требованиями жизни, особенно политической жизни,— это весьма нелегкая задача. Обычно люди даже и не тревожатся из-за подобных проблем. Правде они отводят отдельное место где-то в уголке своего сознания — если вообще отводят ей какое-либо место,— а в практике своей руководствуются соображениями целесообразности. В политике — это всеобщее правило, и не только потому что политрши, к сожалению, представляют собой особенную разноврвдность оппортунистов, а потому что онрг не могут руководствоваться чисто личнымр! прршципами. Они должны заставлять действовать других, а потому им приходится учитывать их слабости, их понимание правды рг их прргверженность к ней. Все это заставляет политиков в той или иной мере поступаться правдой и приспосабливать ее к существующим условиям. Такое приспособление становится неизбежным, и все же оно всегда связано с риском: тенденция к пренебрежению правдой и отказу от нее усиливается, и едршственным критерием действия становится целесообразность.

Ганди, пррх всей его непоколебршой преданности определенным принцршам, проявил огромную способность приноравливаться к взглядам других людей и к изменяющимся обстоятельствам, учитывать сильные и слабые стороны этих людей, особенно сильные и слабые стороны народных масс, а также меру их способности действовать в соответствии с правдой, как они ее себе представляли. Однако время от времени он останавливается, как бы испугавшись, что зашел слишком далеко по пути компромисса, и возвращается к своим исходным позициям. В разгар действия он, повидимому, пребывает в согласии с настроениями масс, учитывает их возможности и соответственно применяется к ним; в другое время он выступает больше как теоретик и, видимо, менее способен приспосабливаться к окружающим условиям. Такое же несоответствие наблюдается и в его деятельности, и в его работах. Это сбивает столку его собственный народ и в еще большей мере тех, кто незнаком с условиями Индии.

В какой мере личность одного человека может оказать влияние на мышление и идеологию народа, сказать трудно. Влияние некоторых исторических личностей было очень сильным, но, возможно, они лишь подчеркивали и выявляли нечто, уже существовавшее в сознании народа, или находили ясное и четкое выражение смутно осознаваемым идеям своей эпохи. В наше время влияние Ганди на сознание индийского народа огромно. Как долго и в какой форме оно сохранится — покажет будущее. Влияние Ганди распространяется не только на тех, кто разделяет его взгляды, признает его национальным вождем, но также и на тех, кто не согласен с ним и относится к нему критически. В Индии мало кто целиком принимает его учение о ненасилии или его экономические теории, и все же на очень многих они так или иначе оказали свое влияние. Пользуясь обычно религиозными понятиями, Ганди делает упор на моральный подход к проблемам политики и повседневной жизни. Религиозная сторона его учения оказала свое воздействие главным образом на тех, кто проявлял к ней склонность, моральный же подход оказывал влияние и на других. Многие заметно поднялись на более высокий уровень морально-этического поведения; еще больше оказалось таких, которых он побудил хотя бы мыслить морально-этическими понятиями, а мысли уже сами по себе оказывают некоторое воздействие на их деятельность и поведение. Политика перестает быть просто вопросом целесооб-разности и оппортунизма, каковым она обычно была повсюду, и всякая мысль и действие подготовляются непрерывной моральной борьбой. Целесообразность или то, что представляется непосредственно осуществимым и желательным, пикогда нельзя игнорировать, однако, эти соображения несколько ослабляются иными соображениями и учетом более отдаленных последствий.