Читать интересную книгу "Диктатор - Сергей Александрович Снегов"

не знал, что схватка будет очень неравная.

Гамов спокойно ждал других вопросов. Фагуста преодолел замешательство.

- Итак, я пока на свободе. Благодарю! Но речь все же не обо мне, а о тех, кто уже потерял свободу. Вы согласились, что они и я одинаково виновны в несогласии с вашей политикой. Но меня вы не арестовываете - пока… А их отдали Черному суду. Почему же такое неравенство?

- Потому, Фагуста, что ваши несогласия и протесты еще никого не воодушевили схватить импульсатор. Они будоражат мысли, но не вызывают зуда в руках. И до того, как ваши статьи не погонят кого-нибудь расправляться со мной, можете чувствовать себя в безопасности.

- Ненадежная безопасность, диктатор… Подсудимых, стало быть, судят не за мысли, а за действия? За то, что шепотком произнесенные проклятья вызвали ярость в юнцах, а юность всегда предпочитает действия, а не пересуды. Я верно излагаю вашу позицию?

- Абсолютно. Добавлю только, что сила зловредного шепота определяется тем, что шептали они, а не другие. Их мнению придавалось слишком большое значение.

- Отлично! Итак, их судят не за слова, а за тот правительственный ореол, какой они еще сохранили и какой придавал особое значение их речам? Других бы за такие поступки не судили?

- Другие такими словами не подняли бы трех юнцов на убийство.

- И это принимаю. Теперь скажите мне, что важней для политики - прошлое, настоящее или будущее? Политик ведь не историк, углубленный в былое, не фотограф, фиксирующий одно настоящее, политик что-то конструирует, добивается чего-то, что пока еще в будущем.

- Вы сами ответили на свой вопрос. Хороший политик ставит себе цели на завтра или дальше того. Он создает будущее, а не консервирует настоящее.

- Гамов, вы хороший политик?

- Надеюсь на это. Окончательный ответ даст история.

- Итак, вы признаете, Гамов, что ваша основная задача - конструировать будущее. Прошлое - для архивариусов и историков. А теперь поглядите на обвиняемых. Они ведь полностью в прошлом, которое вас уже не тревожит.

- Эти люди существуют сегодня, Фагуста…

- Существуют, но как? Еще раз прошу - вглядитесь в эти призрачные лики давно погибшей империи, - Фагуста властным жестом обвел скамью подсудимых. Операторы Исиро переводили стереоглаз с одного подсудимого на другого. Не знаю, от презрительных ли слов Фагусты или от духовного и физического истощения, но их тусклые лица совсем погасли - жалкие старики уныло опускали глаза перед миллионами зрителей. Только капитан Комлин да Анна Курсай выглядели пристойно, ее мрачная красота перед стереоглазом стала еще более впечатляющей, я невольно залюбовался. Фагуста с силой продолжал: - Что ждало бы этих людей в будущем вольном их бытии, в том будущем, которое вы конструируете и в котором они тоже могли бы быть? Да ничего их там не ждет! Они не для будущего, эти обломки, эти силуэты прошлого. И болтовня их уже никого не поднимет на бунт, и сами они ни на что не способны, кроме как тускло доживать свой век. А ведь вы собираетесь их казнить! Как вы оправдаете такое логическое противоречие, такую политическую несообразность, диктатор Латании?

- Вы отличный софист, Фагуста, - сказал Гамов, улыбаясь. Он с явным удовольствием слушал речь Фагусты, из защитительной вдруг ставшей обвинительной. - Вы фехтуете словом, как шпагой.

- Ваш ученик, диктатор! Но вы не ответили на мой вопрос - зачем в конструируемом вами будущем нужна казнь этих людей, провинившихся в прошлом?

- Почему казнь? Возможны и не такие страшные наказания.

- Не для Гонсалеса! Председатель Черного суда знает одно воздаяние - смерть. Правда, он варьирует формы смерти - простое отнятие жизни, с мучениями, с унижением…

- В важных случаях он представляет приговор на утверждение мне. Будем считать этот случай важным.

- Вы утвердите его смертный приговор?

- Он еще не вынес его, рано говорить об утверждении или отмене.

- Гамов! Отвечайте со всей прямотой, которой вы так часто поражали не одного меня. Вы утвердите смертный приговор, вынесенный Гонсалесом этим несчастным людям?

Гамов молчал и улыбался. Он, казалось, любовался Фагустой. Тот и вправду представлял собой в эту минуту занимательное зрелище - огромный, лохматый, он вздыбился над невысокой трибуной, выбросил вперед мощные ручищи - очень впечатляющая ораторская поза. Но я смотрел не на Фагусту, даже не на Гамова, а на Гонсалеса. Такого Гонсалеса я еще не знал. Он смеялся. Он откинулся в кресле и молчаливо хохотал. Его приводила в восторг перепалка между Гамовым и Фагустой. И он ничем не показывал, что оскорблен выпадами против него самого.

- Вы не отвечаете, диктатор! - мощно прогремел Фагуста.

- Получайте ответ! Я отменю смертный приговор обвиняемым. Ни один не будет казнен. Вас это устраивает?

- Вполне. И подсудимых еще больше, чем меня. - Фагуста еще не кончил борьбу за жизнь обвиняемых. - У меня появились новые вопросы - и на этот раз к председателю Черного суда. Уважаемый Гонсалес, вам не кажется, что дальнейшее судебное заседание будет смахивать скорее на спектакль, чем на дело? Вы будете еще допрашивать, выяснять, потом вынесете суровый приговор, а диктатор все ваши постановления перечеркнет. Так зачем тратить попусту время? Может, сразу отпустить всех обвиняемых?

- Вы правы, Фагуста, - ответил Гонсалес. - Раз диктатор не утвердит смертного приговора, а я, вы и в этом правы, иного бы не вынес, то незачем продолжать судебное следствие. Но есть одно затруднение. Вы утверждали, что обвиняемые - фигуры прошлого и уже не могут быть опасны. Но это не может относиться к тем двум, - он показал на Конрада Комлина и Анну Курсай. - Как же быть с ними? Можете ли гарантировать, что они снова не схватятся за импульсаторы? Против нас, а не против наших врагов, уважаемый Фагуста.

- Спросите их, - посоветовал Фагуста.

- Капитан Комлин, как собираетесь строить будущую жизнь? - обратился Гонсалес к племяннику маршала.

Тот встал, но не сразу нашел нужные слова - по всему, и помыслить не мог, что события обернутся так странно. Он ожидал казни, и от недавней решимости стать мучеником за идею не осталось и следа.

- Не знаю… Уже сказал - не раскаиваюсь и не жду снисхождения… Нет, пожалуй, немного раскаиваюсь… Может быть, мы очень ошиблись, что так опрометчиво… Не знаю… Нет, не могу ответить.

- Анна Курсай, вы!

Она не встала, а вскочила. Ее лицо горело. Она шла в бой - во всяком случае, ей самой так казалось.

- Я ни в чем не раскаиваюсь. Какой была, такой и останусь. Вам лучше не выпускать меня на волю!

Гонсалес обратился к Гамову:

- Вы слышали