Да, посмотрел бы я, а лучше послушал бы, как он заорёт, если кто-нибудь из его очередных пассий мужеска пола окажается посговорчивее меня и влезет в его зад, как это пытались сделать уже двое, но, вот… Не по нраву пришлись они - насильники, но в то же время и гомофобы - Поттеру, а я… Я не могу иль не хочу? Вот, в чём вопрос. Прямо из великого маггла Шекспира, который не знал, но чувствовал магию стихов. Почти из Шекспира.
Хотя, зная Поттера и историю его рабства, можно сделать далекоидущий вывод - он, как и Квотриус, умеет терпеть боль, но вот какую? Квотриус - воин, он уже получил несколько неглубоких колотых ран и одну плоховато зарубцевавшуюся продольную рану на спине, а я так люблю ласкать его спину, покрывая её поцелуями вдоль позвоночника до самого копчика, а после врываться языком и, проводя дорожку по горячей коже между ягодиц… но сейчас не в этом смысл… Одним словом, видел я шрамы на его загорелом теле даже в месяце десятом. А вот Поттер знает только боль от Костероста, который ему постоянно требовался после квиддитчных матчей, да шпыняние проходящего мимо воина х`васынскх`, ну, он ещё, правда, упоминал про хлестание бичом, но это же бич для одной лошади, а не четвёрки. Правда, у него плечо совсем «смазано» ромейским бичом, но следы-то на нём совершенно по-собачьи зарастали. Может, это от крёстного передалась Поттеру такая особенность? Хотя, вроде, кровной связи никакой… Да и кто знает, кого из Мародёров на самом деле предпочла жена гулящая Лилиан? Нет, не стоит о ней… так, хотя как-всегда-счастливчику сыну её Гарри досталось… таким, настоящим ромейским бичом настолько мало, что даже следов на голове да и на плече не видно. Заросло всё, как на любом дикаре. А ведь одному рабу глаз вышиб тот ненормальный полу-бритт, который накинулся на моего Гарри! Так, Сев, опять «мой»? Ещё скажи:«Мой любимый».
Ох, опять я, как заведённый кем-то часовой бомбовый маггловский механизм, прокручиваю в голове, словно бешено вращающиеся стрелки, мысли о Поттере, пока они не дойдут до нуля часов нуля минут нуля секунд. И что последует тогда? Сорвусь с места и зверски изнасилую Поттера?! «Окстись, Сев, тебе хва», - сказал бы Рем. Думать мне должно о том, чем сейчас с таким тщанием, вот уж поистине тщетным, как оказалось, занимался мой молодой бог, настоящий возлюбленный мой. Как мне оправдаться перед ним за неусердие к его попыткам расшевелить меня?
И вовсе он не похож на Поттера, только если чуть-чуть…прежде всего, глазами, но тело-то не этого хиляка - раба, тело закалённого в боях с варварами воина.
Так. Стоп! Хватит о Гарри… - осознал себя Снейп. - Гарри Поттере. У меня под боком, можно сказать, родной брат, Квотриус слезами обливается, а я всё об этом: «моо зен зе лайф ов майн». Подумаешь, разве под боком у меня рыдает не настоящий, что ли, поэт?
- Я… Прости, умоляю… Я не смог… Даже ласки мои не прино… тебе удоволь... прости, о брат мой... возлю...
- Ну же, возлюбленный братец мой, Квотриус, разве я выказал мало внимания твоим несказанно умелым ласкам? Скажи, отчего ты плачешь, ты - всадник, мужчина божественной красоты и совсем ещё молодой, только что вышедший из неспокойной юности своей? Вспомни, тогда был ты одинок, и лишь старуха Карра да собственная рука были единственными отдушинами в бесконечной, как казалось тебе, любви к недоступной мачехе.
А ты и не ведал, что, как она мне сама рассказывала, всегда, с самого детства твоего любила тебя - прекрасное дитя? После чувства её повзрослели вместе с тобою, ты только верь мне… Вот потому-то и накинулась она на тебя, «лик потерявшего» тогда, при встрече… Сие есть в природе женщин - некоторый садизмус… некоторое желание помучать ради получения самою женщиною приятных ощущений. Так и чувствовала она себя, унижая любимого. Просто было приятно ей сие, более, нежели любить тебя, такового, каким ты появился в доме моём из похода. А был же ты и тогда таков, как и сейчас - прекрасным.
Квотриус поднял голову с подголовного валика, уткнувшись в который лбом, он беззвучно рыдал так, что всё тело его сотрясалось. Он взглянул в глаза Снейпу, подставив ему свой разум для прочтения. Ему больно было говорить - подошедший спазм пережал горло.
- Я не смог, я должен устраниться от ласк тела тво…
- Не нужно, о Квотриус, брат мой, произносить сих словес. Прошу тебя!
Но он всё же проговорил, запинаясь и утруждаясь на каждом слове:
- Она ник… когда н-не люб…била м-меня. Н-но с-сп… спасибо тебе, о С-сев-верус м-мой, з-за л-ложь с-сию прев… восход… дно измышл… енную, п… прек-к-расную с-сказ-зку.
Но глаз Квотриус не отвёл, всё также безмолвно предлагая брату свои явные и твёрдые воспоминания.
Северус не стал перелистывать мыслеобразы, но осторожно погрузился в первое воспоминание и увидел… себя. Нагого, распростёртого, как манекен, на ложе, с опавшим членом, ласкать который принялся Квотриус, но взглянув в неподвижные, смотрящие сквозь потолок безжизненные глаза Северуса, потряс его за плечи. Но тот - сам Сев! Без видимой на то причины! - отодвинулся от Квотриуса и лёг на бок, отвернувшись от растерянного, потерянного в конец брата.
Снейп понял, что произошло - он впервые позволил себе так глубоко задуматься о другом мужчине в такой интимной ситуации, и вот, что из этого вышло - Квотриус, не перестающий беззвучно рыдать от «собственной несостоятельности», как любовника, насколько он понимал, для единственного мужчины - высокорожденного брата, отчего становился только ещё красивее и красивее. У самого Квотриуса, видимо, от рождения были длинные ресницы, но эти… эти были ещё прекраснее - принадлежащие двойнику Поттера, это были именно прекрасные ресницы Гарри, чётко разделённые, схожие с маленькими остриями, чуть закрученные вверх и последнее выдавало их «происхождение». На них висели крупные, переливающиеся даже в сегодняшний пасмурный день всеми радужными оттенками, какие только может передать жидкость, слёзы, украшающие кристалликами бриллиантов и без того необычайно прекрасного поистине неземною красотой Квотриуса.
- Странно, ведь и сам Квотриус, помнится, был обладателем «девичьих», густых, длинных ресниц, - подумалось не раз и не два профессору.
Северус приблизился к глазам брата и испил его слёзы. Тот послушно опустил веки, подставляя их для одной из самых интимных ласк - поцелуев, схожих по лёгкости с птичьим пером, внезапно словно скользнувшим по ним обоим по очереди.
Пером огромного ворона…
Северус тихо оделся и вышел, не проронив ни слова, боясь нарушить хрупкость мира, опустившегося на них обоих. На Северуса, притупив его глубокие, неудовлетворённые страсти. Мира, бесшумно опустившегося на Квотриуса с его, Сева, легчайшими, нежнейшими, бесстрастнейшими, не таящими в себе ненужного извинения, поцелуями.