Мартину Беку вдруг стало как-то не по себе. Это ощущение было смутным, взялось непонятно откуда и походило на внезапную усталость, когда двадцать раз перечитываешь одно и то же место, а сам того не замечаешь.
Ему пришлось сделать некоторое усилие, чтобы прийти в себя и собрать ускользающие мысли.
Но рядом с подступающей слабостью было и что-то другое, от чего он не мог отделаться.
Это было предчувствие опасности.
Предчувствие близкого несчастья. Чего-то такого, что нужно предотвратить любой ценой. Но он не знал, что предотвращать, и уж совсем не знал как.
У него и раньше возникало такое ощущение, хотя в очень редких случаях. Коллеги подсмеивались над его интуицией.
Служба полицейского основана на здравом смысле, отработанных навыках, упорстве и систематичности. Справедливо, что много сложных и запутанных дел удалось распутать благодаря случайности, но столь же справедливо и другое: что случайность есть понятие растяжимое и не следует ее смешивать со слепым везением. При расследовании преступления задача состоит в том, чтобы сплести из случайностей как можно более густую сеть. А уж тут опыт и усердие играют бóльшую роль, чем гениальные озарения. Хорошая память и обычный здравый смысл ценятся выше, чем блеск интеллекта.
Интуиции нет места в повседневной работе полицейского.
Интуицию даже нельзя считать одним из качеств полицейского, как астрологию или френологию нельзя считать наукой.
И однако, она существует, как ни прискорбно Беку это признавать, и в его практике бывали случаи, когда интуиция выводила его на верную дорогу.
Хотя в данном, конкретном случае его настроение можно было с таким же успехом объяснить причинами более простыми, более очевидными и более доступными.
Например, Рённ.
Мартин Бек предъявлял высокие требования к тем людям, с которыми ему приходилось работать вместе. А виноват в этом был Леннарт Кольберг, вот уже много лет его ближайший помощник, сперва при стокгольмском муниципалитете, затем в старой уголовной, в Вестберге. Кольберг был для Мартина надежнейшим напарником, а кроме того, он был человеком, который забивал лучшие мячи, задавал наводящие вопросы и подбрасывал нужные реплики.
Но сегодня Кольберга рядом не было. Скорей всего, он просто спит в своей постели, и нет сколько-нибудь уважительных причин его будить. Во-первых, это будет не по правилам, а во-вторых, оскорбительно для Рённа.
Мартин Бек ждал от Рённа каких-то действий или, по крайней мере, слов, которые показали бы, что и тот чувствует опасность. Он ждал каких-то высказываний, которые можно будет опровергнуть или, наоборот, подтвердить.
Но Рённ так ничего и не сказал.
Вместо этого он занимался своим делом спокойно и буднично. Пока что вести расследование надлежало ему, и он делал все, что от него требовалось.
Пространство под окном было огорожено веревками и вешками, подъезжали машины, включались прожекторы. Свет их прощупывал весь участок, а овальные белые пятна от полицейских фонариков прыгали по земле, как вспугнутые мальки на отмели, когда кто-нибудь войдет в воду.
Рённ просмотрел все содержимое тумбочки, так и не найдя ничего, кроме предметов личного обихода и нескольких писем в том нелепо бодряческом духе, в каком здоровые люди обычно пишут больным, у которых подозревают серьезную болезнь. Штатский персонал из пятого участка обследовал прилегающие палаты и холлы, также не найдя ничего, достойного внимания.
Так что, если Мартин Бек хотел выяснить какие-нибудь особые обстоятельства, ему следовало задавать вопросы и при этом формулировать их ясно и отчетливо, чтобы между ними не возникало недоразумений.
Дело в том, что Мартин Бек и Рённ плохо срабатывались, о чем оба давно уже знали и поэтому избегали работать на пару.
Мартин Бек был не слишком высокого мнения о Рённе, последний об этом догадывался, и это немало способствовало развитию в нем комплекса неполноценности. Со своей стороны, Мартин в неумении наладить контакт видел доказательство собственной слабости, и это сковывало его по рукам и ногам.
Рённ достал старую верную сумку криминалиста, закрепил кой-какие отпечатки пальцев, наложил пластик на некоторые следы в палате и за окном, то есть позаботился, чтобы детали, которые могут понадобиться в ходе следствия, не пропали от естественных причин или по чьей-то небрежности. Прежде всего это касалось следов.
Мартин Бек был простужен, как уже не в первый раз с начала года. Он чихал, сморкался, долго и надрывно кашлял, но Рённ никак не реагировал. Ни звуком. Не сказал даже «будь здоров». Правда, такие нежности были не в его духе, да и само выражение не входило в его лексикон. А мысли свои – если он при этом о чем-нибудь думал – Рённ держал при себе.
Так что понимать друг друга без слов они не умели, поэтому в какую-то минуту Мартин счел себя обязанным спросить:
– Старое у них это отделение, верно?
– Верно, – ответил Рённ. – Послезавтра его освободят – то ли перестраивать собираются, то ли займут под что-то другое. А пациентов переведут в новые палаты, в главный корпус.
Мысли Мартина тотчас сменили направление, и немного спустя он сказал, обращаясь больше к самому себе:
– Интересно, чем это он его чикнул, мачете или самурайским мечом?
– Ни тем ни другим, – ответил Рённ, вернувшийся в эту минуту со двора. – Мы обнаружили орудие убийства. Оно лежит в саду в четырех метрах от окна.
Они вышли посмотреть.
При ослепительном свете прожектора Мартин Бек увидел на земле орудие убийства с широким клинком.
– Штык, – сказал Мартин Бек.
– Вот именно. От карабина системы маузер.