еще преступление? Что карается законом? По какому это такому закону, так твою мать!.. Тут у нас, что, у власти англичане стоят или наш трудящий народ? Ты все это, товарищ, переделаешь, как я тебе велел, вот и вся недолга!
Ш к у н ц а. Какие тут у нас англичане, при чем тут наш трудящийся народ?! Это преступление по отношению к культуре. Я этого сделать не могу и не буду.
Б у к а р а. Ну, ладно, учитель, не будешь делать, и не надо. Тебе и не придется. Мы другого найдем. Только вот, клянусь святым воскресением, не долго ты будешь тут у нас, в деревне, греть свою задницу. Мы сообщим твоему начальству, как ты относишься к просвещению трудящего народа. Мы не позволим тебе, товарищ, в нашем социалистическом обществе проводить культуру и просвещение! Нет, и не надейся!
Ш к у н ц а. Простите, я ведь не сказал, что не буду просвещать народ. Не надо все сейчас же сворачивать на политику, прощу вас. Я только считаю, что то, чего вы хотите, это — вовсе не просвещение, а оглупление народа… Эх, да что я тут!.. Впрочем, почему бы и нет? Вы получите то, что хотите. Но только прошу вас, пусть будет известно, что я за это никакой ответственности не несу!
Пауза.
М а ч а к. Товарищи, я бы еще кой-чего добавил к дискуссии товарища управляющего. Я считаю, что этот Амлет должен быть положительный товарищ, руководитель, который борется за права трудового народа. Не может он у нас быть принцем, престолонаследником, как это говорится, как, например, вот товарищ, то есть наш король Петр. Это не по линии нашей партии. Это надо бы изменить.
Ш к у н ц а. Великолепно, ей-богу! Теперь, когда я согласился упростить текст, вы еще требуете от меня и содержание изменить. Это уже все-таки слишком!
Б у к а р а. Нет уж, вовсе и не слишком! Правильно говорит товарищ Мачак: король Петр был не за трудящий народ, а, наоборот, против него. Этот товарищ из Амлета неправильно освещает положение дел.
Ш к у н ц а. Я вас умоляю! Петр — это одно, а Гамлет — совсем другое. Кто нам дал право из-за короля Петра изменять содержание «Гамлета»?
Б у к а р а. Если этот Амлет, товарищ учитель, распространяет реакционную пропаганду, тогда мы можем и должны это сделать… Амлет должен быть представителем рабочих и крестьян. Вот тут ты и выправляй.
М а ч а к. Я считаю, товарищи, что этот, который написал Амлета, во время войны сотрудничал с четниками{40}!
Ш к у н ц а. Я свое мнение сказал. Сократить драму, упростить текст — это мне не трудно. Но касаться содержания — этого я не могу, хоть бы вы меня повесили вниз головой.
Б у к а р а. Ага! Ты, стало быть, соглашаешься с тем, что понаписала всякая там английская буржуазия? По-твоему, значит, король Петр был за народ и его надо было допустить к власти? Так выходит, а? Если так, не нужна там твоя помощь! Катись, пожалуйста! Реакции не место в наших рядах!
Ш к у н ц а. Я прошу вас, не искажайте мои слова! Я вовсе не так выразился. Я хочу только сказать, что я не могу писать другого Гамлета, потому что не чувствую себя способным к этому. Я не Шекспир!
Б у к а р а. Нет, нет, погоди, мать твою за ногу! Мы тебя разоблачим перед народными массами. Мы покажем народу твое настоящее лицо. Ты не думай, что тебе удастся нас обойти. Теперь-то мы тебя и раскусили. Ты, товарищ, есть настоящий сателлит одного капиталистического государства…
Ш к о к о (вмешивается). Чего это вы тут навалились на человека! Пусть он делает как сам знает. За каким чертом он тогда ходил в школу, если вы беретесь его уму-разуму учить!
Б у к а р а. А тебя, Иоца, никто ни о чем и не спрашивает. Ты бы лучше молчал и не совался в дела, в которых ни уха ни рыла не смыслишь.
Ш к о к о. Это я не смыслю, я? Ты больно много смыслишь! Если уж ты такой умный да ученый, сам бы и написал это представление, нечего человека заставлять.
Б у к а р а. А ты кто такой, что к порядку призываешь?
Ш к о к о. А ты кто такой, чтобы себя за самого умного выставлять?
Б у к а р а. Я, по крайности, старше всех вас. А кроме того, я такую школу прошел, какой вы с учителем и не нюхали. Вот в сорок первом году…
Ш к о к о. Да ты-то и сам этой школы не нюхал! Думаешь, я не знаю, как ты в партизаны попал? Ты пошел в партизаны уже в сорок четвертом, когда тебя призвали, да и то в обозе служил. А до того ты ж. . .у у печки грел у себя в Буковице.
Б у к а р а. Ты, Иоца, думай, что говоришь! Это ты не меня, это ты нашу народную власть поносишь!
Ш к о к о. Да не может быть! А какой это народ за тобой стоит? Может, это Мачак — народ-то?
Ш к у н ц а. Помолчи, парень! Все это ни к чему! Не надо мне ни оправданий, ни защиты. Я не хуже тебя знаю, как расправиться с глупостью. Вот уже двадцать лет я все с ней борюсь и сражаюсь в этих самых краях. Уже с пяти мест она меня согнала, а теперь, на этом, шестом, мне стало ясно… что с ней надо жить в добром соседстве… Ладно, товарищи, я сдаюсь. Я все сделаю по вашему желанию. Я напишу для вас новую драму. Только об одном я вас прошу: чтобы нигде не упоминалось ни мое имя, ни имя Шекспира.
Б у к а р а. Браво, учитель! Вот таким ты мне нравишься! Давай руку! Теперь я знаю, что ты наш человек.
Ш к у н ц а. Хорошо, хорошо, товарищи! Меня не с чем поздравлять! Я только бы попросил вас оставить меня ненадолго одного… чтобы поразмыслить обо всем. Когда я окончу дело, снова созову вас на репетицию.
Присутствующие поднимаются со своих мест.
Ш и м у р и н а. Я вот чего хотел тебя спросить, учитель. Можешь ты на представлении посадить меня где-нибудь на сцене, чтобы я, вроде как на собрании, дискуссировал с народом? Знаешь ведь, люди-то не поймут представление, если им кто не растолкует. Мы ведь, брат, вроде слепых кутят. Вот и я бы ничегошеньки не понял, на что смотрел, если бы мне товарищи из Загреба все время не объясняли, что к чему.
П у л ь о. Хорошо, а кто тогда будет представлять этого… этого… Амлетового дружка?
Ш к у н ц а. Ладно, Шимурина! Почему же нельзя? Все можно! Все можно, чего пожелаете! А с Горацио мы так сделаем. Теперь, когда у нас Горацио сделался человеком из народа, народ будет другом и Гамлету.
Ш и м у р и н а. Значит, теперь народ… (Шепчет ему.)
Ш к у н ц а. Да… Народ — это Горацио.
Ш и м у р и н а (уходя). Вот, народ, теперь