Весной 1953 года администрация тюрьмы установила связь с Харбинской фабрикой карандашей. Теперь часть бумажных коробок для карандашей мастерили заключенные. Четыре часа в день мы занимались и четыре — работали.
Раньше я не то что коробки, карандаша ни разу сам не очинил. Единственное, что я помнил, — это марки: "Венера" — с изображением безрукой женщины, немецкие карандаши с изображением петуха и т. д. Я никогда не обращал внимания на коробки, в которых они были, и тем более не знал, сколько нужно труда, чтобы склеить их. Чувство новизны скоро исчезло, и на душе стало так противно, словно вся она была измазана клеем. Пока я еле справлялся с одной коробкой, причем трудно было определить, коробка это или что-нибудь еще, другие успевали склеить несколько.
— Как ты умудрился склеить такое? — спросил бывший начальник военного госпиталя в Маньчжоу-Го Лао Сянь, разглядывая со всех сторон мое произведение. Он взял коробку в руки. — Почему она не открывается? Что это за штука?
Лао Сянь был сыном великого князя Су по имени Шань Пи. В детстве он со своими братьями и сестрами получил японское воспитание. Сам Лао Сянь вырос в Японии, где изучал медицину. Цзинь Бихуэй (японское имя Кавасима Ёсико) была его младшей сестрой, а Цзинь Бидуй — мэр Харбина во времена Маньчжоу-Го — младшим братом. В его доме постоянно толпились различные отщепенцы — сторонники сближения с Японией. Увидев меня впервые в Советском Союзе, он, рыдая, упал передо мной на колени и воскликнул: "Наконец раб увидел своего хозяина!" А теперь он жил вместе со мной и больше всего ему нравилось ко мне придираться. Объяснялось это тем, что он был жесток, легко ввязывался в споры, но переспорить никогда никого не мог. У меня же не хватало мужества вступать с ним в дискуссии, в работе я многим уступал, вот и превратился в объект, на который он изливал свою желчь.
Зависть, разочарование, обиды — все смешалось. А тут еще реплика вечно вмешивающегося не в свое дело Лао Сяня. Вокруг моего изделия собралась целая толпа, посыпались язвительные шуточки. Я подошел, вырвал коробку из рук Лао Сяня и бросил ее в кучу с отходами.
— Что?! Ты нарочно брак выдаешь? — Лао Сянь вытаращил на меня глаза.
— Как нарочно? Она не так уж плоха, чтобы ее нельзя было использовать, — пробормотал я, вытащил коробку из кучи и положил вместе с готовой продукцией, что еще больше подчеркнуло безобразие моего "произведения".
— Куда ни клади, а все равно брак!
От таких слов я чуть не затрясся от злости. Я не выдержал и грубо отпарировал:
— Ты больно храбр со мной. Сильных боишься, а слабых обижаешь!
Эта фраза задела его за живое. Он мгновенно покраснел и заорал:
— Кого я обижаю? Кого боюсь? Все еще воображаешь, что ты император и другие должны во всем тебе потакать?..
К счастью, никто не обращал на него внимания. Подошел староста группы, успокоил его, и только тогда он перестал орать.
К сожалению, дело на этом не кончилось. Лао Сянь был не из тех, кто легко шел на мировую.
На следующий день Лао Сянь выбрал себе место рядом со мной. Только мы начали клеить, как он стал придирчиво разглядывать мою работу. Я повернулся к нему спиной.
И хотя мои успехи в этот день нельзя было сравнить с работой других, все же прогресс был налицо. Вечером тюремное начальство купило нам сладостей на деньги, которые были заработаны накануне. Впервые я ощутил плоды своего труда (хотя мои успехи были самыми незначительными). Казалось, что моя доля сладостей была вкусней, чем все, что мне когда-либо приходилось есть раньше.
— Пу И, у тебя сегодня неплохие успехи, да? — спросил Лао Сянь.
— Ничего, обошлось без брака, — ответил я в тон.
— Гм… все-таки лучше быть поскромней, — сказал он с холодной усмешкой.
— Значит, если сказать, что нет брака, это нескромно? — Душа у меня пылала от гнева, сладости уже не казались такими вкусными. Наибольшее отвращение вызывала манера Лао Сяня придираться к человеку тогда, когда тот был в хорошем настроении.
— Если у меня хоть раз будет брак, можешь обзывать меня как хочешь!
Я думал остановить его этой фразой и больше не обращать на него внимания. Но неожиданно он подошел к моей кучке готовых изделий, вынул из нее одну коробку и, подняв над головой, обратился ко всем:
— Полюбуйтесь!
Я поднял голову и чуть не подавился — фабричный ярлык на коробке был приклеен вверх ногами.
Мне хотелось просто схватить эту коробку и швырнуть в его уродливую физиономию, но я сдержался и пробормотал:
— Думай что хочешь!
— Ого! Характерец! Все еще мнишь себя вонючим императором! — Он повысил голос. — Я критикую тебя, желая добра. Подумай об этом! — Он услышал за дверью шаги надзирателя, и голос его зазвучал еще громче: — Ты все еще мечтаешь в будущем стать императором?
— Ты просто городишь чепуху! — ответил я зло. — Я глупее тебя, уступаю тебе в работе, я от природы хуже тебя. Этого довольно?
Все уже повскакали со своих мест, чтобы разнять нас. В большой просторной комнате нас помещалось восемнадцать человек. Кроме меня в ней жили три бывших министра и четырнадцать офицеров. Старостой группы был бывший офицер Лао Вэй. Одним из трех бывших министров был Чжан Цзинхуэй. Это был уже дряхлый старик, который не мог ни учиться, ни работать. Разговаривать он не любил. В этот вечер все, кроме Чжан Цзинхуэя, приняли участие в обсуждении "дела о бумажных коробках". Некоторые говорили Лао Сяню, что если уж он взялся критиковать, руководствуясь добрыми побуждениями, незачем было так громко кричать, другие критиковали меня — испортил коробку, нужно признать свою вину, а не проявлять свой характер; Лао Го, монгол по национальности, считал, что поведение Лао Сяня с самого начала было неправильным и нет ничего удивительного, что Пу И рассердился. Бывший командир полка — друг Лао Сяня возразил, заметив, что Лао Го смотрит на людей сквозь розовые очки; кто-то предложил обсудить этот вопрос на субботнем собрании, посвященном критике нашего быта. Стоял галдеж, и никто друг другу не уступал. В самый разгар споров я увидел, как "командир полка" дернул за руку орущего с пеной у рта Лао Сяня. Другие тоже замолчали. Я оглянулся: оказывается, в комнату вошел служащий тюрьмы Ли, заведовавший нашей учебой. Прежде вопросами учебы заведовал начальник отделения Ли, который впоследствии перешел на другую работу. Вновь прибывший на эту должность был его однофамильцем, и так как все привыкли называть его предшественника "завучем", то и его стали называть "завучем". Он поинтересовался у старосты, почему стоял такой шум. Лао Вэй ответил:
— Разрешите доложить!.. Это все началось из-за испорченной коробки…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});