Движение против "трех и пяти зол" приближалось к концу. Стали появляться многочисленные сообщения о прекращении судебных дел. Лао Ван в прошлом был судьей, и я нередко изучал с ним опубликованные в газетах судебные материалы. Позднее, когда мне велели написать о преступлениях японских захватчиков на Северо-Востоке, я стал думать по поводу всего этого еще больше.
Готовясь к рассмотрению дел японских военных преступников, китайское правительство приступило к необходимым расследованиям и призвало военных преступников Маньчжоу-Го представить сведения о злодеяниях японских бандитов на Северо-Востоке.
Кто-то задал служащему тюрьмы вопрос: "Можно ли писать не только о японских бандитах, но и о других?" Тот ответил: "Конечно, можно. Только главное — это все же преступления японских бандитов". Я невольно забеспокоился: о каких "других" он намерен написать? Другие, конечно, китайцы, а среди них самый большой преступник, конечно, я! Не захотят ли и мои родственники написать немного о "других"?
Военные преступники Маньчжоу-Го с энтузиазмом взялись за дело. В нашей группе в первый же день было написано свыше десяти обвинений. Староста Лао Ван собрал написанное и с удовлетворением отметил:
— Неплохо! Завтра напишем еще столько же.
— Жителей бы попросить, вот уж кто напишет, — вставил кто-то.
— Конечно, правительство и их опросит, — сказал Лао Ван. — А ты как думаешь, старина Пу?
— Я думаю, что непременно опросят. Не знаю только, будут ли собирать сведения и о других тоже.
— Если и не будут, все равно кто-нибудь напишет о нас. Население ненавидит таких, как мы, не меньше, чем японцев!
Ужин разносил Да Ли. Мне показалось, что он чем-то рассержен. Он не стал ждать, пока я возьму чашку с едой, поставил ее на пол и ушел. Я сразу же вспомнил, как он помогал мне влезать в багажник, когда я удирал из Тяньцзиня. Мы писали весь следующий день.
А на третий день, когда мы дописывали последние страницы, вдруг со стороны лестницы послышались голоса. Обернувшись, я увидел незнакомого человека средних лет, следовавшего за начальником тюрьмы. Я понял, что с инспекцией прибыло высокое начальство. Инспектор осматривал каждую камеру и с непроницаемым взглядом выслушивал надзирателя, который сообщал имена преступников. Он был в штатском, но подтянутая фигура, строгое лицо и скупые спокойные движения выдавали в нем военного. Ему было около пятидесяти.
— А чем вы занимаетесь? — спросил он, остановившись у нашей камеры и глядя прямо на меня. Голос его оказался неожиданно мягким, на лице появилась улыбка.
Я встал и сказал, что пишу о преступлениях японских бандитов. Он поинтересовался, о каких преступлениях мне известно.
Я рассказал историю, слышанную раньше от Гун Цзисюя, о массовом истреблении рабочих, строивших секретный объект.
Улыбка исчезла с его лица, а глаза стали необычайно строгими.
— Эта история меня потрясла, я не думал, что японцы так жестоки, — сказал я.
— А почему вы не заявили японцам протест? — Он пристально посмотрел мне в глаза.
Он был разгневан, и я, поспешно опустив голову, тихо произнес:
— Я… не смел.
— Не смели, боялись? — Не ожидая ответа, он продолжал: — Да, страх! Страх может сильно изменить человека! — Последнюю фразу он снова произнес ровным спокойным голосом.
— Я виноват и признаю свою вину перед народом, но мне ее не искупить, даже если бы я умер десять тысяч раз!
— Не сваливайте всю ответственность на себя. Вы отвечаете только за то, что совершили сами. Нужно придерживаться фактов, от своего не уйдешь, а чужое никто не припишет.
Я продолжал говорить о том, что моя вина очень велика, что я тронут тем, как относится ко мне правительство, что я уже осознал свою вину и твердо решил перевоспитаться. Я не знал, слушает ли он меня, но только видел, как он осмотрел каждый угол в нашей камере, да еще попросил одного из заключенных показать ему стакан для полоскания рта. Когда я закончил, он покачал головой и сказал:
— Нужно придерживаться фактов. Достаточно сейчас признать вину и раскаяться, чтобы в дальнейшем рассчитывать на снисхождение. Коммунисты не бросают слов на ветер и придают большое значение фактам. Народное правительство ответственно перед народом. Вы должны проявить себя делами.
Он пролистал все, что я написал, и направился к соседней камере.
Однажды я сушил во дворе выстиранную одежду и вдруг заметил приближающихся Да Ли, Сяо Жуя и еще кого-то из служащих тюрьмы. Постояв около клумбы, они распрощались друг с другом. Сяо Жуй пошел в моем направлении. Я хотел было поздороваться с ним, но он, даже не взглянув на меня, прошел мимо. У меня невольно возникли подозрения: в чем дело? Неужели они решились на разрыв?
Вернувшись в камеру, я отыскал старые газеты, специально выбрал те, где были сообщения и статьи о принципе снисхождения в борьбе против "трех и пяти зол", и заново просмотрел их. В это время подошел Лао Ван и спросил:
— Ты что делаешь? Изучаешь борьбу против "трех и пяти зол"?
— Нет, больше не изучаю! — Я отложил газеты и набрался решимости. — Я вспомнил кое-что из прошлого. Раньше я не понимал того, что делал, а теперь увидел, что это настоящее преступление. Что если я напишу об этом? Как ты считаешь?
— Напиши! Конечно, напиши! — Понизив голос, он добавил: — Опять же, в руках правительства достаточно сведений о нас. Все-таки лучше рассказать об этом самому.
И я написал все как было: и о моей деятельности в Тяньцзине, и о связях моей клики с японцами, а также описал истинную картину моей связи с Доихарой.
Через два дня староста Лао Ван сказал мне, что начальство читало мое "сочинение" и считает, что я сделал значительный шаг вперед и заслуживаю похвалы.
Склеиваю бумажные коробки
В конце 1952 года мы выбрались из дома с железными решетками и поселились в новом, просторном жилище. Здесь были новые постели, столы, скамейки, светлые окна. Я стал реально ощущать "перевоспитание", о котором говорил начальник. К тому же после моей исповеди я не только не был наказан, но получил даже благодарность. Я стал заниматься более добросовестно.
В то время я понимал процесс "перевоспитания" весьма упрощенно; мне казалось, что достаточно прочесть некоторые книги, понять их смысл — и процесс перевоспитания завершен. Позднее я понял, что это совсем не так. Например, книгу "Что такое феодальное общество?" я читал в конце 1950 года и начале 1951 года, однако, не начни я тогда приобщаться к труду (труду в жизни и на производстве), я бы до сих пор не смог понять, что реально представляет собой феодальная система. Лишь спустя более чем два года после чтения этой книги, а именно в 1953 году, я смог дать себе ответ на этот вопрос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});