Читать интересную книгу Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

В Бриджгемптоне не наберется и пяти-шести такси, ожидающих прибытия поезда, с которого может сойти один или два пассажира; например, с вечернего пятничного «Каннонболл экспресса», который прибывает ровно в 18.07 (отбыв с Пенн-стейшн в 16.01). И вообще, западная оконечность Мейпл-лейн — зрелище запущенное, убогое и печальное. Машины, после короткой остановки поезда у платформы, припускающие по улочке на восток или на юг по Корвит-авеню, словно спешат поскорее убраться оттуда.

Так что же удивительного в том, что и Эдди О'Хара хотел убраться оттуда?

Из всех воскресных вечеров — в особенности в Гемптонах — воскресный вечер в конце долгих выходных на праздник Благодарения самый безлюдный. Даже сержант Хукстра, который имел все основания быть счастливым, чувствовал грусть этого вечера. В четверть двенадцатого того воскресенья Харри предавался своему новообретенному любимому занятию. Отставной сержант полиции мочился на лужайке за сагапонакским домом Рут. Бывший полицейский повидал немало уличных проституток и наркоманов, мочившихся на улицах в квартале красных фонарей, но до своего знакомства с лесами и полями Вермонта и лужайками Лонг-Айленда Харри и понятия не имел, какое совершенное удовлетворение может дать акт мочеиспускания под открытым небом.

— Харри, ты там опять писаешь на улице? — позвала его Рут.

— Я смотрю на звезды, — сказал Харри.

Звезд на небе в этот вечер не было. Хотя дождь уже прекратился, небо было черным, а воздух заметно похолодал. Непогода ушла в океан, но северо-западный ветер оставался пронзительным; какую бы погоду он ни сулил, небеса были мрачными. По любым меркам вечер был безотрадный. Слабые отсветы на северном горизонте происходили от фар автомобилей, везущих запоздалых ньюйоркцев назад в город; на шоссе Монтаук, даже на его западных полосах, было на удивление мало машин для воскресного вечера. Плохая погода спугнула всех, и люди уехали в город раньше обычного. Харри вспомнил, что дождь — лучший полицейский.

Потом раздался траурный свисток идущего на восток поезда с остановкой в 23.17 — последнего поезда этого вечера. Харри повел плечами от холода и вернулся в дом.

Из-за этого поезда Эдди О'Хара не ложился в постель; он ждал, когда он пройдет, потому что ему невыносимо было лежать без сна в кровати, которая ходит ходуном с каждым прибытием и отправлением. Эдди всегда ложился после отправления поезда с остановкой в 23.17.

Дождь прекратился, и Эдди, тепло одетый, вышел на крыльцо своего дома. Прибытие поезда в 23.17 вызвало несусветный лай соседских собак, хотя по улице не прошло ни одной машины. Кто будет садиться в восточный поезд в конце уикэнда на День благодарения?

«Никто», — подумал Эдди, хотя в этот момент и раздался звук одиночной машины, отъезжающей с парковки в западном конце Мейпл-лейн; машина направилась к Баттер-лейн, минуя дом Эдди.

Эдди остался на своем холодном крыльце, слушая звук уходящего поезда. Когда собаки перестали лаять, а грохот колес по рельсам стих, Эдди попытался насладиться краткой тишиной, необычным спокойствием.

Северо-западный ветер явно нес на своих плечах зиму. Холодный воздух сдувал воду с многочисленных теплых луж на Мейпл-лейн. Из возникающего от этого тумана вдруг донесся звук колес, правда больше похожий на звук, производимый колесами игрушечного автомобиля, — он был едва слышен, хотя уже и привлек внимание одной-двух собак.

Из тумана возникла фигура женщины, тащившей за собой чемодан, из тех, что видишь в аэропортах, — чемодан на маленьких колесиках. Асфальт был неровным — трещины, гравий на обочине, не говоря уже о лужах, — а потому женщина не без труда тащила за собой чемодан, который больше подходил для аэропортов, чем для скверного закутка Мейпл-лейн.

В темноте и тумане определить возраст женщины было невозможно. Она была выше среднего роста, худощавая, хотя вовсе и не хрупкая; но даже и в бесформенном дождевике, в который она закуталась от холода, было видно, что ее фигуpa отнюдь не бесформенна. Она не была похожа на пожилую женщину, хотя теперь Эдди уже увидел, что на самом деле она в годах, но не утратила красоты.

Не зная, видит ли женщина его в темноте крыльца, а потому как можно осторожнее, чтобы не испугать ее, Эдди сказал:

— Извините. Могу я вам помочь?

— Привет, Эдди, — сказала Марион. — Ты, безусловно, можешь мне помочь. Я чуть не целую жизнь думала о том, как было бы здорово, если бы ты мне помог.

О чем говорили они спустя тридцать семь лет? (Если бы это случилось с вами, с чего бы вы начали разговор?)

— Скорбь может быть заразной, Эдди, — сказала ему Марион, когда он снял с нее плащ и повесил в стенной шкаф в передней.

В его доме имелось только две спальни. Единственная гостевая комната в конце лестницы была маленькой и душной, рядом с такой же маленькой комнатой, которой Эдди пользовался как кабинетом. Главная спальня находилась внизу, в нее можно было заглянуть из гостиной, где теперь на диване сидела Марион.

Когда Эдди бросился наверх с ее чемоданом, Марион остановила его, сказав:

— Я буду спать с тобой, Эдди… если ты не возражаешь. Лестницы меня пугают.

— Конечно не возражаю, — сказал ей Эдди и потащил ее чемодан в свою спальню.

— Скорбь — штука заразная, — заново начала Марион. — Я не хотела, чтобы ты заразился от меня скорбью, Эдди. И я очень не хотела, чтобы этим заразилась Рут.

Были ли другие молодые мужчины в ее жизни? Кто может порицать Эдди за этот вопрос? Молодых людей всегда влекло к Марион. Но разве мог кто из них сравниться с памятью о тех двух молодых людях, что она потеряла? В ее жизни не было ни одного молодого человека, который мог бы сравниться даже с ее памятью об Эдди! То, что Марион начала с Эдди, на Эдди и кончилось.

Никто не может порицать Эдди и за следующий вопрос, что он задал ей: знала ли она пожилых мужчин. (В конечном счете, он был больше знаком именно с подобными увлечениями.) Но когда Марион дружески принимала общество пожилых мужчин — главным образом вдовцов, но также и разведенных и закоренелых холостяков, — вскоре обнаруживалось, что даже пожилым мужчинам одной «дружбы» оказывается недостаточно, они, естественно, хотят и секса. А Марион не хотела секса — после Эдди она совершенно искренне не хотела секса.

— Я не хочу сказать, что шестидесяти раз достаточно, — сказала она ему. — Но ты установил-таки некий стандарт.

Поначалу Эдди думал, что Марион в конечном счете привлекло счастливое известие о втором браке Рут, но, хотя Марион и была рада узнать о счастье дочери, она призналась Эдди, что до того, как Эдди сказал ей о Харри Хукстре, она не слышала о нем ни слова.

Естественным был следующий вопрос Эдди: что же тогда привело Марион в Гемптоны? Вспоминая все те случаи, когда он и Рут ждали возможного появления Марион, Эдди не мог не задуматься: почему же именно теперь?

— Я узнала, что дом продается, — сказала ему Марион. — Я ведь никогда не бежала от этого дома… и от тебя я никогда не бежала, Эдди.

Она скинула с ног промокшие туфли, и под прозрачными колготками цвета чуть загоревшей кожи Эдди увидел ее ногти, покрытые огненно-розовым лаком цвета диких роз, которые росли за саутгемптонским владением грозной миссис Вон.

— Твой бывший дом — теперь дом дорогой, — осмелился сказать Эдди.

Он не мог заставить себя назвать точную сумму, которую запросила Рут.

Как и всегда, ему понравилась одежда Марион — длинная юбка темно-угольного цвета, кашемировый ярко-оранжевого цвета свитер с вырезом — почти тропический пастельный цвет, подобный тому розовому кашемировому джемперу, который был на ней, когда Эдди впервые встретил ее, тот самый джемпер, который был его наваждением, пока мать не отдала его какой-то преподавательской жене.

— И сколько же стоит дом? — спросила Марион.

Когда Эдди назвал ей сумму, она вздохнула. Она слишком долго не была в Гемптонах и понятия не имела, как расцвел здесь рынок недвижимости.

— Я заработала кругленькую сумму, — сказала Марион. — Я гораздо богаче, чем того заслуживаю, — с учетом того, что написала. Но столько денег я не заработала.

— Я своей писаниной вообще не заработал денег, — признался Эдди, — но я могу продать этот дом в любое время, когда захочу.

Марион вежливо демонстрировала, что не замечает убогой обстановки вокруг нее. (Мейпл-лейн была Мейпл-лейн, и те годы, что Эдди летом сдавал свой дом внаем, отнюдь не облагородили дом и изнутри.)

Марион сидела на диване, скрестив ноги, чуть ли не с чопорным видом. Прелестный шарфик жемчужно-серого цвета опускался точно между ее грудей, которые, как видел Эдди, на удивление не утратили своей прежней пышности. (Может быть, дело было в ее бюстгальтере?)

Эдди глубоко вздохнул, прежде чем начал говорить то, что хотел сказать.