Ауриана в этот момент испытывала неизъяснимую горечь. Она уже поверила, что перед гибелью ей будет дарована судьбой хотя бы эта победа, но теперь надежда растаяла. Какую же казнь для нее выдумают эти ненавистные римляне?
Удивленные преторианцы просто не поверили своим глазам, когда Домициан, как завороженный, приблизился к Ауриане, не сводя с нее умоляющего взгляда. Да эту ведьму следовало привязать к двум лошадям и погнать в чистое поле, чтобы они разорвали ее на части. Оставлять покушавшуюся на убийство без наказания было очень опасно. Это могло других злоумышленников подтолкнуть совершить нечто подобное. Закон и его положение требовали принятия чрезвычайных мер, а он позволял какой-то никчемной бабенке насмехаться над собой.
Обычно Домициан тонко чувствовал настроение своих преторианцев, но сейчас ему крайне необходимо было поверить в то, что настоящая Ауриана действительно была красивой полуженщиной, полунимфой, за которую он ее принял. Он все еще питал призрачные надежды, хотел вернуть те заветные мгновения. Непроизвольным жестом Домициан поднес свою руку к носу и с наслаждением втянул в себя стойкий запах ее гениталий, оставшийся на пальцах.
«О, как она возбуждает меня!»
Не замечая никого вокруг, он схватил ее голую грудь этой же рукой, словно вновь утверждая свои права на ее тело. Несмотря на совсем еще недавнюю угрозу смерти Домициан опять изнывал от горячего желания, иссушавшего его чресла и почти сводившего с ума.
Наклонившись к ней вплотную, он прошептал голосом, полным страсти:
— Почему? Как ты только могла испортить всю красоту этого мига? Как может создание, нежно выпестованное Венерой, принадлежать Марсу? Ведь я простил твои проступки и осыпал тебя своими милостями.
Его тон изменился, став угрожающим и хриплым.
— Должно быть, ты всосала в себя коварство и предательство с молоком матери. — Ну что ж, мы отучим тебя от этого, сколько бы времени ни потребовалось, мой маленький анемон. В тебя вобьют послушание и покорность, как вбивают в мула или осла. Ты научишься на коленях умолять меня, чтобы я хоть пальцем дотронулся до тебя.
Теперь изумление преторианцев превратилось в стыд и позор. Они незаметно обменялись взглядами, полными презрения к Императору. Этот случай не будет ими забыт.
У Аурианы мелькнула в голове одна мысль. Слова! Если найти нужные слова, то они могут стать тем оружием, которым можно поразить мужчину в самое сердце.
— Ты недостоин звания Императора! — в ночном воздухе ее голос звучал с особенной четкостью. — Из твоих самых низших слуг, которые раскидывают навоз в твоем саду, получились бы куда более подходящие властелины. Как может земляной червь вроде тебя вознестись и властвовать над гордым народом? Иди в хлев и оплодотворяй свиноматок, ты…
Речь Аурианы прервалась, потому что на ее горле сомкнулись руки Домициана, который действовал так, будто ему в кровь впрыснули порцию быстродействующего яда. Все злые демоны, скрывавшиеся в глубинах его мерзкой души, хлынули оттуда и вселились в его пальцы.
Раздавить горло, откуда идут эти возмутительные слова! Втоптать эту гадость в землю!
То, что она была невежественной дикаркой, ничего не знавшей о нем, женщиной, которую он еще несколько мгновений назад воображал пророчицей, делало ее слова еще более невыносимыми.
Ауриана корчилась в спазмах удушья. Преторианцы, не осмеливающиеся двинуться с места, в напряженном молчании наблюдали за происходившим, молясь про себя, чтобы он убил ее побыстрее и прекратил этот унизительный фарс.
Но вдруг в ушах Домициана прозвучал спокойный властный голос, который невозможно было проигнорировать.
— Прекрати сейчас же именем всего, что тебе дорого! Она не стоит этого!
Кто осмелился вмешаться? Домициан разжал пальцы, и обмякшее тело Аурианы в полуобморочном состоянии свалилось на руки преторианцев. А за его спиной стоял Марк Аррий Юлиан, внимательно глядя на него спокойными и умными глазами.
— Юлиан! Именем Немезиды, что ты здесь делаешь?
— Приношу свои извинения, — ответил Марк Юлиан, — за свое опоздание к обеду. Когда наш добрый Монтаний растолковал мне, что ты наслаждаешься десертом в саду, я сразу же бросился сюда, чтобы предупредить тебя, что десерт пропитан ядом.
И на лице Юлиана мелькнула тень издевательской улыбки.
— Очень занятно. Ты намереваешься перехитрить меня даже в любовных делах. Так что же?
— Любовные дела? Ты шутишь! Ты же попал в засаду.
Глаза Домициана ярко заблестели, излучая угрозу. В присутствии Марка Юлиана он всегда остро чувствовал впечатление, производимое им на других. Вот и сейчас к нему внезапно пришло ощущение потери своего достоинства. Это было сродни саднящей боли от свежей, открытой раны.
— На этот раз моему терпению пришел конец. Хватит испытывать его! Ты насмехаешься надо мной, обводишь меня вокруг пальца, Заставляешь меня выглядеть бродягой или разбойником с большой дороги. Я хочу навсегда избавиться от твоего присутствия. Плаций! — обратился он к центуриону преторианцев, бывшему в числе четырех стражей, державших Ауриану. — Арестуй его.
Плаций заколебался. Его лицо выражало крайнее смущение. На Домициана нашел один из часто случавшихся с ним припадков, и приказы, отдававшиеся им в таком состоянии, обычно никто не исполнял. Он опять превращался в маленького испуганного ребенка, на которого никто не обращал внимания.
— Взять его!
От этого хриплого крика заходились сердца людей. Лицо Домициана приобрело пурпурно-алый оттенок.
Плаций осмелился осторожно возразить Императору.
— Я арестую его, если тебе угодно, мой повелитель! Но ты должен знать, что этот человек, Марк Аррий Юлиан, только что спас тебе жизнь.
— Что ты несешь? — Домициан сделал шаг к Плацию, воззрившись на него, как на слабоумного. — Спас мне жизнь, так что ли? И как он это сделал?
— При помощи того страуса, что налетел на вас, — Плаций почтительно кивнул головой в сторону Марка Юлиана. — Он бросил эту птицу в женщину и от неожиданности у нее дрогнула рука. Мы не успели бы прийти на помощь. Ничто не могло в тот момент ей помешать. Мы, Рим и весь мир обязаны твоим спасением быстрому мышлению и действиям этого человека.
Домициан тупо уставился на Марка Юлиана. Постепенно слова Плация стали доходить до его сознания.
Марк Юлиан спас его жизнь? Никогда бы он не побился об заклад ни одним сестерцием, что Марк мог сделать это, особенно при таких обстоятельствах, когда он без всякого риска для себя мог просто не вмешиваться и дать ему погибнуть. А может быть, подозрения насчет него безосновательны? И он все еще любит своего Императора? Может быть, он и в самом деле один из самых верных друзей?