С Романе и прежде случались подобные казусы, так что повода для беспокойств не было. Наконец он начал приходить в себя. Я заметил в дверях наблюдающую за моими действиями бабу и, взяв ее за плечо, подвел к своему господину, велев ей помочь ему умыться и привести себя в порядок.
Постепенно до меня начала доходить вся странность окружающей нас обстановки. Черный каменный стол в виде креста с каббалистическими знаками. Окровавленный Раймон на кресте.
Спустя годы эта картина будет преследовать меня во сне, не давая покоя. Ведь в ту ночь Раймон действительно принял свой крест, и крест этот был ужасен, словно растянувшаяся на долгие годы пытка. Как рас-пинание на кресте, творимое каждый день. Смерть без права воскрешения. Жизнь, в которой не было места надежде и в которую почти не заглядывало счастье, а была лишь одна сплошная и всепоглощающая любовь. Любовь к Тулузе – своей земле и людям, любовь к своим детям, женщинам, к. своим подданным, ради которых долгие годы он шел на пытки, лишения и бесчестия, не получая в ответ ничего и ничего не прося.
Окровавленный отрок на кресте, о, мой господин! Отчего же тогда я не внял твоим словам о том, что милосердие выше справедливости, и не убил тебя прямо там, на каменном кресте, отчего позволил агнцу божьему еще раз спуститься в этот мир, населенный демонами, и страдать?
Господи Иисусе Христе! Прости в своем божественном великодушии грехи Раймона Шестого и отвори ему, наконец, врата в Царствие Небесное.
О, мой господин, грешный и святой, о тебе молюсь я!
Тем же вечером во время ужина Романе подозвал меня, велев сесть рядом. Мальчишка слуга поставил передо мной деревянную миску с парой кусков мяса. Рай-мон довольствовался сваренной на воде кашей и хлебом.
Какое-то время мы молча жевали. Я знал, что не посрамлю за столом ни своего достоинства, ни достоинства моего сеньора, так как среди прочих премудростей, полученных в школе Савера, я был обучен этикету, равно как и правилам поведения за столом. Я держался свободно и уверенно, не приставая к Романе с разговорами и давая таким образом ему возможность обдумать то, чем он со мной вознамерился поделиться.
– Слышал ли ты предсказание благородного сеньора Иоганеса Литтенбаха? – наконец нарушил тишину юный хозяин.
– До последнего слова. – Я пожал плечами, не отрывая взгляда от своей плошки, в которую паж только что положил поджарку. – Правда, я не совсем уверен, можно ли называть уважаемого сеньора Литтенбаха благородным, потому как нигде у дома или в доме я не видел родового герба, а значит...
– Не суть. – Романе поморщился, словно разгрыз перец. – Я хотел спросить: что ты думаешь о том, что сказал астролог?
– Что тут думать? Вы хотели услышать предсказание, он вам его дал, а дальше уж вам самому, а не кому-то другому решать, верить или не верить, следовать или не следовать.
– А ты веришь?
Я снова пожал плечами.
– Мое дело маленькое. Прикажете поверить, поверю.
– Ты и в черта поверишь, если тебе прикажут! – Романе недовольно стукнул по столу кулаком. – Ты же сам слушал вместе со мной господина Христиана. Ты был на всех уроках, я думал, что ты последуешь за мной к «добрым людям».
– «Добрым людям»... – Перед глазами всплыло лицо отца, и настроение мое резко упало. – Моя работа быть везде рядом с вами, слушать то, что слушаете вы, особенно если это имеет отношение к новым религиям или политике. Мое дело быть всегда подле своего господина, – я поклонился, – чтобы в решительный момент спасти его от опасности.
– И ты последуешь за мной к катарам?
Я дал себе время обдумать это предложение.
– Если на то будет воля моего сюзерена, вашего отца, я вступлю в братство, как вступил уже до этого в орден Иоаннитов.
– Если прикажет, будет на то воля... – передразнил меня Раймон. Паж налил ему полный кубок анжуйского вина. – У тебя нет своего мнения. – Он встал, по-видимому, желая подняться к себе, но тут же сел, так что я даже не успел подняться вслед за ним, как того требовал придворный этикет. – Скажи, Анри, милый, дорогой Анри, я приказываю тебе говорить, что ты думаешь, потому что ты знаком с учением катар и слышал предсказание благородного Иоганеса Литтенбаха. Скажи мне, Анри, могу ли я верить в то, что сказал мне астролог, действительно ли я стану великим Совершенным? Действительно ли я буду первым Совершенным королем, первым после Бога на земле королем над катарским королевством?
– Не станете. – Я разломил хлеб и вытер руки о еще теплый мякиш. – Не станете, сеньор, потому что само катарское учение предусматривает не только отказ от мясной пищи, оружия и украшений, оно требует от своих последователей особых правил и норм поведения, которые невозможно сочетать с управлением графством или страной. – Я подставил свой кубок пажу и, сразу же осушив его, велел налить еще раз. – Потому что, если вы останетесь на престоле, вы должны будете жениться и произвести на свет наследников, а связь с женщиной запрещена орденом. Потому что катары ходят босиком или в сандалиях и отдают все беднякам. Правитель же собирает со своих подданных налоги, в то время как Совершенный должен раздать их...
– Ты совершенно прав, благородный друг. Они меня обманули... Мой отец! – Он вскочил с места. – Немедленно поднимай людей, мы едем в братство!
– Людей, конечно, поднять можно, – я неохотно встал, – только не думаю, что это хорошее решение. Люди устали, но как-нибудь еще выдержат, чего не могу сказать о лошадях...
– Замени лошадей, – Романе покраснел, глаза были полны слез.
– О какой же любви вы говорите, мессен, – я выдержал полный негодования взгляд подростка, – если приказываете мне бросить здесь прекрасных, верных и ни в чем не повинных животных, заменив их на других? Если не даете отдохнуть людям? В чем ваша любовь, если вы не даете жить себе и другим?
– В Тулузе отец повесит тебя на первом же суке, – прошипел Романе.
– На все божья воля, – спокойно ответил я. – Но лично я думаю, что всего лучше выспаться в удобной гостинице, закупить еду – и в путь. В дороге, извините, я отвечаю за вас и не желал бы, чтобы ваш благородный отец повесил меня за то, что я не уберег его наследника.
– Он повесит тебя за ослушание! – С этими словами Романе пронесся мимо меня к ведущей наверх лестнице.
– Скор на расправу ваш сеньор. – Толстяк, хозяин гостиницы стоял в дверях, держа на плече толстенький бочонок с вином. – Меня он тоже обещал колесовать за то, что я не позволил ему щупать мою дочь. Обещал прислать из Тулузы отряд лучников. – Кряхтя, он поставил на пол свою ношу и, довольный собой, отер пот со лба. – А я так считаю, пусть моя девка и не знатного рода, а коли просватана, то просватана. И не дело, чтобы всякий проезжий на нее пялился, тем паче руки распускал. Хотя подскажите, сеньор, не сочтите за труд, окажите божескую милость, надоумьте старика. Может, зря я мальчишке отказал-то? Не пришлет его отец лучников? А?